Он снова плакал, сам того не сознавая, и капли пота и слезы текли по его щекам; он смутно понял, что боль возобновилась, несмотря на большую дозу новрила, и за эту свою попытку освободиться от боли он дорого заплатит.
Она заставит тебя платить дороже, Поли, если не сумеешь закрыть дверь.
Он слышал, как снег хрустит под ее ногами. Свертки шуршат… А вот звякнули ключи – она вынула их из сумки.
– Давай… Давай… Давай…
Он еще раз нажал на язычок; послышался хруст, и металлический выступ вошел в дверь на четверть дюйма. Недостаточно, чтобы захлопнуть… но почти.
– Пожалуйста… Давай…
Он принялся быстрее раскачивать язычок, услыхав, как открывается дверь кухни. И вдруг словно вернулся тот день, когда мать застала его курящим. Энни весело крикнула:
– Пол! Это я! Я привезла вам бумагу!
Поймала! Она поймала меня! Боже, пожалуйста, Боже, нет, пусть она не бьет меня, Боже…
Конвульсивным движением он нажал пальцем на язычок и полностью утопил его в двери; обломок заколки с треском переломился. Из кухни донесся звук – Энни расстегивала «молнию» на парке.
Он закрыл дверь спальни. Щелчок замка
(а она слышала? не могла не могла не услышать!)
прозвучал, как выстрел стартового пистолета.
Пол покатился к окну. Он еще не доехал до окна, когда в коридоре послышались ее шаги.
– Пол, я привезла вам бумагу! Вы не спите?
Нет… поздно… Она услышит…
Он нажал на рычаг управления в последний раз и подкатился к окну в ту же секунду, когда ее ключ повернулся в замке.
Не откроется… Заколка… Она заподозрит…
Но кусочек металла, должно быть, провалился глубоко, так как ключ сработал нормально. Пол наполовину прикрыл глаза, безумно надеясь, что поставил кресло в точности на то место, где оно стояло до ее ухода, или по крайней мере достаточно близко, чтобы она не заметила перемены, надеясь, что она припишет его пот и дрожь во всем теле боли, не смягченной действием лекарства, и больше всего надеясь на то, что он не наследил…
Когда дверь комнаты распахнулась, он глянул вниз и увидел, что, пока он так отчаянно-тщательно проверял, нет ли улик, самая главная улика осталась без внимания: коробочки с новрилом по-прежнему лежали у него на коленях.
В каждой руке она держала по пачке бумаги.
– Вот, «Триад Модерн», как вы просили, правильно? Тут две стопы, и на кухне еще две, просто на всякий случай. Так что… – Она замолчала и нахмурилась, глядя на него. – Вы прямо-таки промокли от пота… и очень разрумянились. – Она помолчала. – Чем вы тут занимались?
Хотя в это мгновение внутренний голос опять завопил, что он, Пол, пойман и надо сдаваться, признаваться во всем и надеяться на снисхождение, он сумел встретить ее подозрительный взгляд и, в свою очередь, взглянуть на нее с болезненной иронией.
– По-моему, вам известно, чем я тут занимался, – ответил он. – Я мучился.
Она достала из кармана юбки салфетку и вытерла ему лоб. Салфетка мгновенно намокла. Она улыбнулась ему все той же псевдоматеринской улыбкой:
– Было очень плохо?
– Да. Да, очень. Можно мне теперь…
– Говорила я вам, чтобы вы не выводили меня из себя. Век живи – век учись, правда? Ну ничего, будете жить – будете учиться.
– Можно мне теперь капсулы?
– Минуту, – сказала она, не отводя взгляда от его потного лица, бледного, но покрытого красными пятнами. – Сначала я должна убедиться, что вам больше ничего не нужно. Что старая глупая Энни Уилкс ничего не забыла – она ведь не знает, что нужно мистеру Умнику, чтобы написать книгу. Я должна убедиться, что вам не нужно, чтобы я поехала в город и купила там магнитофон или какие-нибудь особые тапочки для писания или еще что-нибудь в этом роде. Если вам что-то понадобится, я поеду. Ваши желания для меня закон. Я не стану тратить время на то, чтобы давать вам лекарство. Так что скажете, мистер Умник?
– У меня все есть, – проговорил он. – Пожалуйста, Энни…
– И вы больше не будете выводить меня из себя?
– Нет. Больше никогда не выведу вас из себя.
– Если меня вывести из себя, то я уже не я. – Энни опустила глаза и увидела, что его ладони прижаты к коленям; он старательно прикрывал ими коробочки. Она долго смотрела на его руки и наконец мягко сказала: – Пол, почему вы так держите руки?
Он расплакался. Плакал он от сознания вины и страшно досадовал на себя за это: выходит, вдобавок ко всему, что сделала с ним эта чудовищная женщина, она еще и заставила его чувствовать себя виноватым. Он плакал от сознания вины… и просто от усталости, как плачут дети.
– Я хочу лекарство, – выговорил он, – и хочу в туалет. Я терпел все время, пока вас не было, но, Энни, я больше не могу терпеть и не хочу опять обмочиться.
Она лучезарно улыбнулась и откинула с его лба прядь волос:
– Бедняжка. Вам изрядно досталось от Энни, правда? Даже чересчур! Злая старуха Энни! Сейчас все принесу.
Он не решился бы прятать лекарство под ковриком, даже если бы у него было на это время до ее возвращения; капсулы хотя и маленькие, но все равно их очертания будут слишком заметны. Когда он услышал, как она вошла в ванную, то, превозмогая боль, схватил коробки, протянул руку за спину и засунул их сзади под трусы. Острые картонные углы врезались в ягодицы.
Она вернулась. В одной руке у нее было судно, в другой – две капсулы новрила и стакан воды. Судно, старая жестяная штуковина, было похоже на какую-то нелепую тарелку.
Эти две в дополнение к тем, что ты принял полчаса назад, могут ввести тебя в кому и убить, подумал он, а другой голос тут же ответил: Тем лучше для меня.
Он взял капсулы и проглотил их, запив водой.
Она протянула ему судно:
– Нужна моя помощь?
– Я сам справлюсь, – ответил он.
Она деликатно отвернулась, пока он пристраивал пенис к холодной трубке и мочился. Случайно взглянув на нее, когда струя мочи ударила по жести, он увидел, что она улыбается.
– Все? – спросила Энни через несколько секунд.
– Да. – Ему действительно необходимо было облегчиться, просто до сих пор некогда было подумать об этом.
Она взяла у него судно и осторожно поставила на пол.
– Теперь давайте-ка в постель, – сказала она. – Вы, наверное, устали… А ваши ноги, конечно, распевают арии.
Он кивнул, хотя правда заключалась в том, что он ничего не чувствовал; благодаря проглоченной в два приема дозе лекарства он с пугающей быстротой терял сознание и уже видел комнату сквозь серую пелену. Он ухватился за одну мысль: сейчас она поднимет его, чтобы уложить в кровать, и ей следует быть начисто лишенной зрения и осязания, чтобы не заметить, что под трусами у него что-то спрятано.
