сдавливая грудь, обида впилась клыками в сердце.
— Беги. — Едва слышим, тихий шепот.
— Беги. — Вторили ему.
— Беги. Беги. Беги! — Раскатился шелест сотен, тысяч голосов. Андрей вскинул голову, уже хотел подняться и бежать, но ноги, вросли, покрылись серой коркой грязи, а взгляд его широко раскрутах, сумасшедших глаз вонзился в сотни тысяч, миллионы и миллионы серых тел застывших в разных позах.
— Боже нет! Нет! Нееет! — Всюду, взгляду некуда упасть, так плотно, что нет меж них пространств. Люди статуи, люди призраки, они стенали, кто в голос кто шептал, но рты их были не подвижны, он слышал каждого из них. Андрей впился пальцами, ломая ногти, в твердь, что поросла у ног его, но все четно, ни куска, ни крохи отломить не смог. Он зарыдал, во всю грудь, во весь голос, отчаянно и дико. В этот миг, затрещали ребра, твердь иссушенной земли охватила тело и вновь тот ужас, холод адский, стрелой пронзил его. Вновь Тьма окутала его, вновь боль обителей стала для него. Огонь в груди утих истлели угли осыпавшись золой на истерзанную душу. Тишина и Тьма.
— Смиренье и покорность, прими судьбу свою, ни кари не требуй, всем прощай, будь благодарен, благодарен будь за все, за предательство и дружбу, за разлуки и любовь, за силу или немощь, за все ведь оно твое прими его достойно. — Неожиданные слова, сказанные, очень давно, стариком, простым прохожим. Андрей, по доброте душевно подал ему сотенную купюру. Дедок, лицо которого изъедено морщинами, с подслеповатыми взглядом слезящихся глаз, простой и доброй беззубой улыбкой, придержал его тогда за полы куртки. Андрей, хотевший уже уйти, пахло от нищего старостью, улицей и давно немытым телом, но вопреки желанию, видя, что дед пытается подняться, с картонки, постеленной на бордюр, подал ему руку. Поднявшись, дед оправил заношенную одежку, неспешно поднял свою фуражку, вынул от туда подаренную ему сотню, присовокупил к ней мятый червонец и протянул Андрею.
— Бери. — Тихим, сипящим голосом проговорил он.
— Нет, вам нужней. — Удивился Андрей и накрыл ладонь старика своей, желая отодвинуть ее и тут, его прошибло. Переполненная, нежностью, теплом и добротой, по всему телу мягким гудением прокатилась волна блаженства,
— Бери, это моя благодарность, — прошамкал дед.
— Благодарность ни за деньги, ни за жалость, благодарность за тепло душевное, за улыбку добрую. Бери. — Старик перевернул ладони и вложил деньги опешившему парню.
Когда Андрей опомнился дед шаркая удалился метров на сто, он стоял, сжимая купюры, как истукан.
— Дед стой! — крикнул он, не обращая внимание на прохожих, которые застали их недавний обмен, побежал нагоняя старика, тот продолжал не спеша идти, зажимая подмышкой свернутую картонку. Догнав, Андрей взял его под ругу, перехватил сверток и помог идти, позволив опереться ему на руку.
Разговор того дня и всех последующих он помнил, старика звали Кирилл, жил он в обшарпанной гостинке. Не смотря на стойкий запах, Кирилл оказался довольно чистоплотным, регулярно принимал душ, в его ванной кроме унитаза и душевой, ни чего не помещалось. За жильем он ухаживал по мере сил, если чувствовал себя хорошо, мог и уборку зачинить, готовил и стирал себе сам. Андрей сдружился со стариком, частенько заходил в гости, покупал ему продукты, хотя каждый раз тот пытался отдать ему деньги, говоря что за все нужно платить, но попытки были его не долгими а Андрей непреклонен. Судьба его не щадила, за свой долгий век, пережил и навидался многого и доживал его круглой сиротой, схоронив всю родню и детей. Не смотря, на тяжелую и местами несправедливую жизнь он ни когда не жаловался, а улыбка редко покидала его лицо, он был доволен всем и всему. Его рассказы и поучения для Андрея были больше чем наука, больше чем правильные слова, в каждом его слове, кроме звука было добро, тепло, благодарность и радость.
Их дружба продлилась чуть больше года. Кирилл умер во сне, с умиротворенной улыбкой на устах. Хорошо, что на утро Андрей как обычно перед работай забежал к старику порадовать его свежей выпечкой к чаю. Похороны прошли тихо, по христианским канонам, кроме батюшки и похоронной команды они были один. Даже после, их дружба не оборвалась, два а может три раза в год, Андрей навещал могилу, ухаживал, приносил цветы и рюмку с краюшкой, а каждый третий тост в его жизни отныне была и за Кирилла Игоревича Трошкина.
Воспоминания кольнули, мягко, тепло, от чего стало легче на сердце. Андрей сделал вдох, полной грудью и открыл глаза. Оцепенение сошло, он встрепенулся разом разбив оковы, твердь, треснув поддалась, он резко встал, раскинув руки и пыльным взрывом кокон разлетелся на куски.
— Да! Да! — Воскликнул он радуясь, смеясь и благодаря за все. Но ликованию пришел конец, он вновь увидел мир. Головы, тела, скрюченный люди, их голоса их крики вновь вонзились в уши, но страха нет, Андрей взглянул на них уже иначе. Осмотрел ряды фигур, взгляд скользнул по верх, в стороны вперед и о чудо. Мерцанье, оно вдруг стало ближе, перехватив дыханье крик радости и счастья огласил пустыню скорби.
— Да я сделал это! Ура! Еха! — Он затанцевал, радуясь как мальчишка, и странность в этот миг случилась. Взгляд скользнул вдоль обнаженных рук, кожа серая как пыль вдруг ста чистой. Оглядел пристальней себя, тонкой пленкой, прозрачная, словно вторая кожа, она, пульсируя мерцала, распространяя мягкий свет. Он потрогал пальцем, стереть пытаясь. Все четно, свет сачился от него, освещая полутьму, а плоть его, бронзой наливаясь, разгоралась все сильней.
Восторг необузданный и дикий, охватил раздувая грудь, легкостью и силой в теле разливаясь. Взгляд стрелой вонзился в даль, туда где тени отступают, где яркий теплый свет, затем рывок, в одном порыве, вложив силы без остатка, в одно мгновенье, преодолел он это расстоянье. Яркой вспышкой вонзился свет в глаза, он сделав хриплый вздох, услышал чьи-то голоса, над ним хмурое лицо и шум дождя. Вновь свет скользнул, ударив по глазам, Андрей зажмурился и тихо простонал.
— Молодец, выкарабкался. — Как сквозь вату голос прозвучал, лицо плыло, черты его не ясны, но радостным вдруг сделалось она.
— Держись, все позади. Ты слышишь? Если да сожми ладонь. — Андрей сжал пальцы, все плыло, дурман накатывал, усталость верх брала, но из сил последних, разбитыми губами он улыбнулся.
