В ту же минуту справа послышался грохот. За стеклом, оставляя за собой пышный хвост пылающих искр, пронёсся огромный контур, и за ним, быстрая как мысль, потянулась цепь чёрных коробов, расцвеченных прямоугольными вырезами. Боронь указал рукой в сторону уже промелькнувшего поезда:
— Вот и он.
Беспокойный господин с облегчённым вздохом раскрыл портсигар и протянул его проводнику:
— Закурим, пан кондуктор. Оригинальные «моэрисы».
Боронь приложил ладонь к козырьку фуражки:
— Благодарю покорно. Курю только трубку.
— Напрасно, хорошие сигареты.
Пассажир закурил свою сигарету в одиночестве и вернулся в купе.
Кондуктор с издевкой улыбнулся уходящему в спину:
— Хе, хе, хе! Почуял всё-таки! Только рано успокоился. Не говори, братец, гоп, пока не перескочишь.
Но удачный разъезд несколько встревожил его самого. Шансов попасть в катастрофу стало на один меньше.
А часы показывали уже без четверти десять — через 15 минут они должны были остановиться в Гроне, конечном пункте маршрута. Впереди уже не осталось ни одного моста, который мог бы обрушиться, а с единственным составом, с которым можно было бы столкнуться, они вполне удачно разминулись. Вероятно, следовало ожидать крушения или катастрофы на самой станции.
В любом случае прогноз Кочегара должен сбыться — он был поручителем этого, он, старший проводник Боронь.
Дело тут было уже не в людях, не в поезде и даже не в безопасности его собственной ничтожной персоны, но в непогрешимости босого призрака. Для Бороня всего важнее на свете было сохранить серьёзную репутацию Кочегара в глазах скептически настроенных коллег, утвердить его престиж в умах неверующих.
Товарищи, которым он пару раз рассказывал о таинственных визитах, относились к услышанному с иронией, истолковывая всё либо как следствие иллюзии, либо, и того хуже, как результат доброй попойки накануне. Это последнее предположение было особенно обидным: проводник никогда не брал в рот спиртного. Некоторые же считали Бороня суеверным чудаком и психом. Так что в известном смысле дело касалось его собственной чести и душевного здоровья. Кондуктор скорее предпочёл бы свернуть себе шею, чем пережить фиаско Кочегара…
До десяти оставалось десять минут. Боронь докурил трубку и по ступеням поднялся в застеклённую со всех сторон будку на крыше вагона. Отсюда, с высоты «аистиного гнезда», днём как на ладони можно было рассмотреть всё окружающее пространство. Теперь мир затопила непроглядная темень. Вагонные окна роняли световые пятна, жёлтыми глазами осматривая склоны насыпи. Впереди, в пяти вагонах от кондуктора, машина сеяла кровавые каскады искор и дышала труба бело-розовым дымом. Чёрный двадцатисегментный змей поблёскивал чешуйками на боках, изрыгал пламя из пасти и освещал себе дорогу радужными зеницами. Впереди уже проглядывало зарево вокзальных огней.
Словно ощутив близость долгожданного пристанища, поезд напрягал все силы и удваивал скорость. Уже мелькнул болотным огоньком сигнал дистанционного маячка, указавший свободный путь, и дружески протянутые руки светофоров приветствовали прибывающий состав. Рельсы стали множиться, скрещиваясь сотнями линий, углов, железных сплетений. Справа и слева из ночного сумрака плыли навстречу поезду фонарики стрелок, тянули свои длинные шеи станционные шлагбаумы, колодцы, грузовые краны.
Вдруг в двух шагах перед разгорячённым гонкой локомотивом вспыхнул красный сигнал. Из бронзовой глотки машины рванулся короткий посвист, заскрежетали тормоза и поезд, удержанный бешеным усилием контрпара, остановился перед самой второй стрелкой.
Боронь сбежал вниз и присоединился к группке железнодорожников, которые тоже повыходили разузнать о причине остановки. Блоковый, который и подал запрещающий знак, объяснил ситуацию. Оказалось, что первый путь, на который они должны были прибыть, временно занят товарным составом, почему потребовалось перевести стрелку и пустить поезд на второй путь. Обычно такой маневр производится прямо на блокпункте посредством одного рычага. Однако подземное сочленение с рельсами по какой-то причине вышло из строя, так что блокмистру пришлось собственноручно переводить стрелку прямо на путях. Он сбросил цепную передачу в блокгаузе и при помощи ключа разблокировал механизм. Теперь он имел непосредственный доступ к стрелке и мог переставить её на нужный путь.
Успокоенные проводники разошлись по своим вагонам, чтобы там дожидаться зелёного сигнала. Бороня что-то приковало к месту. Он безумными глазами вперился в кровавый сигнал, как в дурмане слушал скрип переводимой стрелки.
— В последний момент сообразили! Почти что в последний момент, до станции каких-то 500 метров! Выходит, Кочегар солгал?
И тут проводник осознал свою роль. Он быстро подошёл к блокмистру, который, повернув рукоять, ставил стрелку и устанавливал зелёный сигнал.
Надлежало любой ценой отвлечь этого человека от его занятия и понудить его покинуть пост.
Тем временем коллеги уже подавали сигналы к отправлению. От хвоста поезда уже летел передаваемый из уст в уста пароль — «Трогай!».
— Сейчас! Успокойтесь вы там! — выкрикнул Боронь.
— Пан стрелочник! — вполголоса обратился он к вытянувшемуся в служебной стойке блокмистру. — Там на вашем блоке какой-то тип!
Блоковый заволновался, во все глаза пытался рассмотреть, что же там творится у кирпичного домика.
— Скорее! — торопил Боронь. — Да шевелитесь же вы! Он собирается попереводить стрелки, испортить приборы!
— Трогай! Трогай! — звенели раздражённые голоса кондукторов.
— Стоять, чёрт побери! — заорал Боронь в ответ.
Стрелочник, воля которого уступила энергии, пропитавшей голос проводника, и особой силе приказа, со всех ног бросился к блокгаузу.
Тогда, пользуясь моментом, старший кондуктор Боронь ухватился за рукоять и вновь соединил рельсы с первым путём.
Маневр был выполнен ловко, быстро и тихо. Никто его не заметил.
— Трогай! — крикнул Боронь, отодвигаясь в тень. Состав тронулся, навёрстывая опоздание. Какой-то миг спустя уходил в темноту уже и последний вагон, оставляя за собой длинную красную тропинку фонаря…
Чуть погодя со стороны блокпункта прибежал сбитый с толку стрелочник и внимательно изучил положение механизма. Что-то ему не понравилось. Блокмистр прижал к губам свисток и трижды отчаянно свистнул.
Слишком поздно!
Там, где находилась станция, воздух сотряс страшный грохот, раскатистый рёв взрыва, а после адский шум, вопли и стоны — причитания, плач и вой, которые в одном диком хаосе слились со звоном цепей, треском лопающихся колёс, лязгом безжалостно сминаемых вагонов.
