Учитывая наклон рельсов и направление сильного ветра, который дул с запада, отцепившиеся вагоны катились навстречу пассажирскому составу, который как раз отправлялся со станции. Поезд во что бы то ни стало следовало задержать и отогнать на пару километров в противоположную сторону, в то же время закрыв подозрительный участок пути.
Экспедитор, молодой и энергичный служащий, отдал соответствующие распоряжения. Пассажирский успешно вернули, одновременно с этим со станции была выслана машина с людьми, которые получили задание остановить несущиеся самокатом вагоны. Локомотив осторожно двигался в опасном направлении, освещая себе дорогу тремя мощными рефлекторами; впереди на расстоянии семьсот метров с горящими факелами в руках шли и осматривали полотно двое путевых обходчиков.
Однако к изумлению всего персонала отцепившихся вагонов они не встретили, и после двух часов самых усердных поисков машина подалась на ближайшую станцию Глашув. Появление экспедиции крайне поразило начальника. Здесь никто никаких сигналов не слышал. Пути находились в полном порядке, и никакая опасность с этой стороны никому не грозила. Сбитые с толку путейцы забрались в машину и около одиннадцати ночи вернулись в Домброву.
Там тем временем переполох усилился. За десять минут до возвращения паровоза звонки снова отозвались, на этот раз требуя прислать спасательный локомотив с рабочими. Начальник движения впал в отчаяние; встревоженный сигналами, летящими со стороны Глашува, он мерил перрон нервными шагами, выбегал на пути и опять возвращался в свой станционный кабинет — растерянный, напуганный, издёрганный.
Положение и в самом деле складывалось весьма неприятное. Коллега из Глашува, вынужденный каждые несколько минут снимать трубку телефонного аппарата, сначала флегматично отвечал, что всё в порядке, но после, выведенный из себя, стал обзывать звонивших кретинами и сумасшедшими. А тут тем временем поступал сигнал за сигналом, всё настойчивей требуя отправки технических вагонов.
Как утопающий, готовый ухватиться за соломинку, Помян телеграфировал в противоположную сторону, в Збоншин, Бог знает отчего решив, что сигналы идут оттуда. Ответ был, конечно, отрицательный: и там всё было в образцовом порядке.
— Это я с ума рехнулся или у тех не все дома? — спросил он наконец у проходившего мимо блокмистра. — Пан Срока, вы слышали эти проклятые звонки?
— Слышал, пан начальник, слышал. Вот, опять! Ки-кадук?
Действительно, неумолимые молотки снова били о железные полосы, звали на помощь рабочих и врачей.
Стрелки на часах показывали почти час пополуночи.
Помян впал в бешенство.
— Да какое мне до всего до этого, в конце-то концов, дело, черт его побери! Отсюда: все в порядке, оттуда: все как надо — чего же тебе надобно, будь оно все неладно? Это какой-то шут глашувский шутки с нами шутит, всю станцию на голову поставил! Подам рапорт и дело с концом!
— Вряд ли, пан начальник, — спокойно прервал его ассистент, — дело слишком серьезное, что бы так к нему подходить. Тут скорее следует предположить какую-то ошибку.
— Ничего себе ошибка! Вы что, коллега, не слышали, что мне ответили с обеих ближайших станций? Вряд ли можно говорить о каких-то случайно заблудившихся сигналах с дальних станций, о которых они бы не знали. Если они дошли до нас, должны были сначала пройти через их район. Следовательно?
— Следовательно, отсюда простой вывод, что сигналы исходят от одного из обходчиков на пути между Домбровой и Глашувом.
Помян пристально посмотрел на подчиненного.
— От кого-то из будочников, говорите? Хм… возможно. Но зачем? Почему? Наши ведь люди обследовали весь путь шаг за шагом и не нашли ничего подозрительного.
Служащий развёл руками.
— Вот уж этого я не знаю. Всё это можно выяснить позднее, согласовав с Глашувом. Во всяком случае, я полагаю, что мы можем спать спокойно и не обращать внимания на звонки. Всё, что было положено, мы сделали — пути обследованы тщательно, на линии никаких признаков опасности, которой нам угрожают. Я считаю эти знаки просто ложной тревогой.
Невозмутимость ассистента подействовала на начальника успокаивающе. Он простился с коллегой и на весь остаток ночи заперся в конторе.
Но дежурным путейцам было не так-то просто отмахнуться от происходящего. Люди столпились на блокпосту вокруг стрелочника и о чём-то перешёптывались с таинственным видом; время от времени, когда тишину ночи нарушал новый звонкий удар, склонённые одна к другой головы железнодорожников поворачивались в сторону столба и несколько пар расширенных суеверным испугом глаз следили за движением кующих молоточков.
— Дурной знак, — ворчал пожарник Гжеля, — дурной знак!
Сигналы так и продолжали играть до первого проблеска зари. Но чем ближе к утру, тем звонки становились слабее, тише, тем больше были промежутки между ними, пока перед самым рассветом сигналы не заглохли без эха. Люди облегчённо вздохнули, будто призрак ночи наконец-то встал с их груди.
Утром Помян связался с властями в Остое и отправил им подробное донесение о событиях минувшей ночи. Телеграф принёс ответный приказ ждать прибытия специальной комиссии, которая подробно исследует всё это дело.
В течение дня движение шло по графику и всё текло своим чередом. Но только часы пробили семь часов вечера, как тревожные сигналы отозвались в том же, что и вчера, порядке, то есть сначала сигнал «оторвались вагоны», потом приказ «задержать все составы», наконец требование «прислать локомотив с рабочими» и отчаянный вопль о помощи «прислать машину с рабочими и врачом». Характерным было чередование в подборе комбинаций сигналов, из которых каждая последующая сообщала о нарастании воображаемой опасности. Сигналы совершенно очевидно дополняли друг друга, образуя разорванную промежутками цепь, какое-то зловещее повествование о мнимой беде.
Всё же, как бы там ни было, а происходящее походило на издевательство или глупую шутку.
Начальник сыпал проклятиями, подчинённые вели себя по-разному — одни смотрели на всю историю с юмором и посмеивались над исступлёнными звонками, другие усердно крестились. Блокмистр Здун повторял вполголоса, что это чёрт сидит в сигнальном столбе и назло всем молотит по звонку.
Как бы там ни было, а никто знаки всерьёз не воспринимал, и на станции положенных обычно в таких случаях шагов предпринимать не стали. Тревога с перерывами возобновлялась до рассвета, и лишь когда на востоке проступила бледно-жёлтая линия, звонки затихли.
Наконец, проведя бессонную ночь, около десяти утра начальник дождался прибытия комиссии. Из Остои приехал надинспектор Тэрнер — высокий щуплый пан со зло прищуренными глазками, и вместе с ним целый штаб канцеляристов. Началось следствие.
