— Я рад, что вам понравилось мое выступление, — глупо сказал Роджер.
Консидайн ничего на это не ответил, и Роджер тут же понял бессмысленность этих слов. «Восторженная мольба»… «рад, что вам понравилось…» Осел!
— Нет, в самом деле, — поспешно сказал он, — я подразумевал… я действительно это подразумевал. Я хочу сказать, я люблю поэзию. — «Боже правый! — подумал он про себя. — Слышали бы меня сейчас мои студенты».
Консидайн обернулся к нему, в шляпе и перчатках.
— Я думаю, вы побаиваетесь самого себя, — сказал он. — Или не хотите говорить о своих убеждениях.
— Да кому это нужно! — отмахнулся Роджер. — Я сам над собой подтруниваю, да простит меня Бог, потому что больше делать нечего.
Они вместе двинулись из гардеробной.
— На свете есть много разного и удивительного, — неожиданно ответил Консидайн. — Во многое вы можете поверить. Мне представляется, вы осмелитесь встретиться с тьмой. — Он поднял руку на прощание.
Изабелла с сэром Бернардом ждали его возле выхода, но прежде чем присоединиться к ним, Роджер постоял, некоторое время глядя вслед Консидайну, и только после этого подошел к своим спутникам, все еще ощущая некоторую взволнованность.
— В чем дело, дорогой? — встревоженно спросила Изабелла. — Что ты такой мрачный?
— Мистер Консидайн говорил о шаманах, — предположил сэр Бернард, — и теперь Роджер гадает, не из их ли он числа.
Роджер помотал головой, приходя в себя.
— Мне нечего скрывать, — сказал он. — Мистер Консидайн полностью вытеснил меня со сцены в моей собственной пьесе, а я и не подозревал, что на свете есть человек, способный на это.
— Поясни, — потребовал сэр Бернард.
— Не стану, — ответил Ингрэм. — Не понимаю, почему я — единственный, кто должен встретиться с тьмой. Вам нужно такси, сэр Бернард?
Такси сэру Бернарду было нужно. Усевшись в машину, он еще раз попытался вспомнить, где же они встречались с Консидайном. Это произошло совсем недавно, и все же у него было смутное ощущение, что не в самое последнее время. Невозможность разделить вчерашний день и давнее событие мешала вспомнить человека со слегка поднятой рукой, исполненной силы. Не иначе как, подумал он, сегодняшние речи увели его в сторону: ведь говорили о далеких краях, вот память и спроецировала расстояние на время. Едва ли они встречались давно, ведь тогда Консидайн, который был явно моложе его собственных шестидесяти с лишком лет, изменился бы. Однако жест мог и не измениться а впрочем, это не важно.
Когда он вышел из машины у своего дома в Кенсингтоне, то подумал, что рано или поздно последовательность размышлений приведет эту маленькую деталь ему на ум. В конце концов, память почти никогда его не подводила, если он соблюдал выдвигаемые ею условия. Но, возможно, она упускала из виду насущные потребности повседневной жизни, в своей собственной незамутненной жизни она забывала о «здесь и сейчас» повседневных желаний. Все же его память была к нему благосклонна, за что ее, конечно, следует не раз поблагодарить. С этим чувством сэр Бернард и вошел в библиотеку, где обнаружил своего сына за чтением письма.
— Привет, Филипп! — сказал он. — Хорошо провел вечер? Как Розамунда?
— Спасибо, в добром здравии, — ответил Филипп. — А ты хорошо провел время?
Сэр Бернард кивнул и расслабленно сел.
— Роджер рассказал нам, как он любит поэзию, — сказал он, — а великий путешественник рассказал нам, как он любит самого себя, а мистер Консидайн рассказал нам, как он не любит университет.
— Прямо так и сказал? — спросил Филипп.
— Контрапунктом, — сказал сэр Бернард. — Когда ты услышишь столько же речей, сколько слышал я, то поймешь, что единственный интерес в них — переплетение предложенной темы с действительностью.
— Я не могу понять, когда Роджер говорит всерьез, — пожал плечами Филипп. — Кажется, что он все время над тобой издевается. Розамунда тоже это чувствует.
Сэр Бернард считал это весьма вероятным. Розамунда Мерчисон была сестрой Изабеллы и свояченицей Роджера, но и только. Розамунда втайне считала Роджера злым, тщеславным человеком, Роджер не делал никакой тайны из того, что считает Розамунду высокомерной без всяких на то оснований девицей не слишком большого ума. Сейчас, когда она жила у Ингрэмов в Хэмпстеде, лишь тактичность Изабеллы помогала поддерживать в доме сносные отношения. Наверное, сэр Бернард предпочел бы, чтобы Филипп был помолвлен с кем-нибудь другим. Он очень любил сына и боялся, что когда он женится, навещать молодых будет не так просто. Пока характер Филиппа характеризовался честностью и настойчивостью на фоне некоторой медлительности. Но когда его окутают флюиды Розамунды, как бы Филиппу вообще не уснуть. Он взглянул на сына.
— Роджер достаточно серьезен, — сказал он. — Но он все еще надеется получить прямые результаты вместо косвенных. Он пока не понимает, что настоящий результат всегда за углом.
— За каким углом? — спросил Филипп.
— За тем, за который мы всегда вот-вот повернем — на улицу, где есть все дома, кроме того, который мы ищем. Бог мой, я становлюсь философом. Вот результат университетских обедов.
— Мне кажется, я не совсем тебя понимаю, — неуверенно сказал Филипп.
— Да это неважно, — махнул рукой сэр Бернард. — Но поверь мне, Роджер совершенно серьезен и немного несчастлив.
— Несчастлив! — удивился Филипп. — Роджер?
— Конечно, несчастлив, — кивнул сэр Бернард. — Он достаточно фанатичен, чтобы страстно верить, и недостаточно фанатичен, чтобы верить в то, во что должны верить другие. Он молод, а значит, полагает, будто его собственная вера — единственный настоящий путь к спасению, хотя он станет это отрицать, если ты его спросишь. Так что он находится в постоянном и безуспешном эмоциональном конфликте, и потому несчастлив.
— Но я не понимаю, — сказал Филипп. — Роджер никогда не ходит в церковь. Во что же он верит?
— В поэзию, — ответил сэр Бернард.
— А, в поэзию! — воскликнул Филипп. — Я думал, ты имел в виду что-то религиозное. Не понимаю, почему это поэзия должна делать его несчастным.
— А ты попробуй жить в мире, где все совершенно неискренне говорят тебе: «Не правда ли, мисс Мерчисон очаровательна!» — сухо сказал ему отец. — Или наоборот: «Не понимаю, что вы в ней находите». И тогда…
Его прервало появление в гостиной нового действующего лица.
— Привет, Иэн, — тут же переключил на него внимание сэр Бернард, — как поживает архиепископ?
Иэн Кейтнесс был приходским викарием в Йоркшире и доводился крестным отцом Филиппу. Это был высокий человек, видимо, ровесник сэра Бернарда, выглядевший так, как и должен выглядеть аскетичный священник, но скорее по чистой случайности, ибо никакой особой аскезы он не практиковал. Зато он принимал жизнь достаточно серьезно и (как часто случается) приписывал свой характер своей вере. Из-за этого он не совсем удобно чувствовал себя с людьми с иным характером, которые занимались тем же самым, и дружба с сэром Бернардом на протяжении всей жизни наверняка сохранялась потому, что тот деликатно уклонялся от обсуждения вопросов веры и церкви. Как христианин сэр Бернард наверняка невыносимо раздражал своего друга: он иногда считал его… трудно сказать кем: сам сэр Бернард иногда именовал себя неохристианином, «подразумевая, — говорил он, — как большинство нео, того, кто пользуется преимуществами, не принимая во внимание недостатки. Как неоплатоники, неотомисты или жители эпохи неолита». В тех редких случаях, когда Кейтнесс приезжал в Лондон, он всегда останавливался в Кенсингтоне, в еще более редких случаях, когда сэр Бернард ездил в Йоркшир, он всегда ходил в церковь.
