Сказав это, Левша вытянул под столом ноги и, подняв из пепельницы сигарету, с удовольствием затянулся.
Он приканчивал сок в стакане и обволакивался сизым дымом, когда в «Две образины» вошла женщина.
Выглядевшая несравненно моложе названных лет, она была великолепна в своем озябшем волнении. Но показалось Левше, что не менее прекрасна она была бы и в июльскую жару.
Она вошла, остановилась в дверях и посмотрела на столик у окна. Женщина была немыслимо прекрасна. Она была похожа на обращенную к Акрополю влюбленную Афродиту. Когда она ступила на пол кафе, смазливые потеки на окне превратились в акварель, а помещение осветилось нежным сиянием ее платиновых волос. И, когда закусочная наполнилась свежестью ее духов, шум от дождя на улице перестал быть слышен, а бармен за стойкой поправил воротник рубашки, она прошла к столику и села на третий свободный стул.
– Здравствуй… – прошептала она, убирая с влажного от дождя и розового от нежности лица прядь волос.
Левша сидел в молчаливом изумлении. До боли в глазах его боязливый знакомый упирал взгляд в лицо той, кому признавался в любви долгих шесть месяцев. Он смотрел на взгляд женщины почти плача и понимал, что еще минута – и он перестанет быть знакомым. Он вычеркнет Левшу из памяти – как врага, а сегодняшний разговор – как дурной сон.
Она сначала заплакала от прихлынувших чувств, а потом от них же и рассмеялась. Присутствие постороннего человека помешать ее признанию не могло. Безгранична, как небо, была ее любовь, прекрасно, как она сама, было ее чувство.
– Дорогой… Боже мой… Таким я тебя себе и представляла… – задрожав губами, она робко положила ладонь на руку любимого. – Правда, ты говорил, что не пьешь апельсинового сока… и не куришь… – и она снова засмеялась влюбленными глазами. – Дуришь доверчивую женщину, ой дуришь!.. Но мне все равно. Я люблю тебя.
Пошатнувшись и скрипнув стулом, мужчина встал, расплатился за свой кофе и вышел.
А Левша продолжал сидеть, держать в своей руке ладонь девушки и смотреть на нее. Тепло от ее ладошки вошло в его руку, постояло немного и двинулось в путь… И сначала плечо Левши, потом лицо, а вскоре и весь он оказались заполненным теплым туманом.
То, что сейчас происходило, казалось Левше невероятным.
– Ты же знал, что я приеду? – прошептала она.
– Конечно.
Они пили с ней коньяк, самый лучший из тех коньяков, что были в погребке ставшего счастливым за одну минуту бармена. Ели посыпанные сахаром лимоны, закусывали креветками и шашлыками. А уже почти ночью, нагулявшись по слякоти и надышавшись счастьем и запахом друг друга, до изнеможения любили в номере «Бристоля»…
К черту вокзал Сен-Лазар.
Осень.
И для Левши, как и для Мари, рассвет наступил неожиданно…
Семь дней и шесть ночей они встречались в одном и том же месте – кафе «Две образины» на бульваре Сен-Жермен. И – четыре часа счастья, вырванные из жизни…
Левша слышал, как стукнула о паркет номера поставленная им с вечера на ручку двери бутылка. Он все понял, но успел лишь натянуть брюки. Застегнув их на застежку, он бросился от сломанной кровати к стулу, где в пиджачном кармане лежал его «глок». Но он опоздал. В номер вошли четверо.
Левшу трое били около четверти часа. Четвертый сидел и лениво листал журнал в кресле под горящим торшером.
– Прикажи своим трусам остановиться!.. – задыхаясь, кричала женщина. Путаясь в простыне, которой закрывала свое еще не остывшее от долгожданной любви тело, падая и вставая, она рыдала и кричала: – Останови их, Шарль, сейчас! Ты – урод!..
* * *
Окровавленного, она стаскивала его вниз по склону. И вот уже видна была полоса света над джунглями, вот уже примешался к пряному аромату трав резковатый привкус океана, и Катя поняла, что Левшу донесет. С каким-то полупьяным исступлением он сжимал в руках нож и всякий раз, приходя в чувство, ощупывал карманы. Потом сознание его оставляло, и тогда Катя опускалась вместе с ним, не понимая, каких чувств в ней больше: разочарования, что идут они медленно, или облегчения от возможности отдохнуть.
Запах костра вдруг коснулся ее ноздрей, и она насторожилась. После всего, что Левша для нее сделал – уберег от тварей на их стоянке, потом эта схватка с ними же на озере, когда ему куда легче было столкнуть ее вниз и тем спастись, – Катя верила этому человеку почти безоговорочно. Почти, потому что она не знала тех, от кого он пришел. Не выполняет ли он чье-то задание, с целью заманить пассажиров «Кассандры» в ловушку? Всех до единого?..
– Мы здесь все скоро сойдем с ума… – прошептала она, ложась на спину.
– Ага, и вы того же мнения.?
От неожиданности она закружилась юлой. Катя не знала, что делать. Ее беспокоил даже не вид того, кто произнес эти слова, а чем защититься.
Вспомнив наконец о ноже, она вырвала его из руки Левши и, выставив перед собой, как палку, развернулась.
Перед ней, морщась от усталости и ран на теле, сидел на траве мужчина лет сорока. Его покрытые легкой сединой волосы были коротки и хранили следы запекшейся крови. Он сидел и, не обращая внимания на нож, вытряхивал из сандалии то ли камешек, то ли ветку.
– Тот, что лежит рядом с вами, прекрасная амазонка, – Левша, – сказал он русском. – Имя мое – Макаров. Я пассажир «Кассандры». Кто вы?
– Почему вы решили, что я русская? Здесь полно иностранцев!
Макаров посмотрел на дрожащий в ее руке нож.
– Когда женщина рожает или ругается, она всегда делает это на родном языке. Какого черта этот парень весь в крови и кто вы такая? Надеюсь, это не вы его собрались разделать?
Голос Кати дрожал, когда она рассказывала.
– Вот, значит, как… – поднявшись, Макаров прошел мимо нее так близко, что ей даже пришлось убрать нож, чтобы тот не оставил на нем царапины. Он наклонился, похлопал Левшу по щекам и огорченно крякнул: – Да, Донован здесь не помешал бы… Вы были в лагере?
– Нет, – отвечала она, идя за ним след в след и глядя на качающуюся на спине нового знакомого макушку Левши.
– Значит, вы ничего не знаете о Питере…
– Левша рассказывал о нем что-то… – Она осеклась, сообразив тут же, что слова такие могут не успокоить, а взволновать.
Макаров медленно развернулся и посмотрел на Катю так, что ей захотелось отвести взгляд.
– Что?
– Что есть такой мальчик, Питер, что он сын хорошего человека. Скажите, Макаров, что вы его отец, и я почувствую себя гораздо лучше.
– Да, он мой сын…
И они двинулись дальше.
* * *
Дженни бежала навстречу им, падая и поднимая фонтаны песка. Она плакала, и с губ ее срывались два имени: «Макаров… Левша…»
В лагере заметно прибыло. Питер бросился к отцу, и вряд ли бы нашлась сила, которая смогла бы его сейчас остановить. Ворвавшись в объятия отца, он уткнулся лицом в его грудь, а Макаров, прижимая Питера и шепча ему на ухо, что плакать нехорошо, что вокруг столько женщин, которые могут увидеть это, чувствовал, как подкатывает к горлу комок.
