В правом ухе звенит, щеку жжет и щиплет в том месте, куда врезался чужеродный объект.
Я убираю с лица волосы, которые еще не успела стянуть в хвост на затылке. Моргаю, чтобы прогнать искры, пляшущие между глазами и картиной мира.
Одним ухом и частично доступным зрением оцениваю размеры катастрофы.
Еще недавно активные и жизнерадостные ученики первого урока физкультуры в считанные секунды превращаются в кривляющуюся, жадно глазеющую, тыкающую пальцами и веселящуюся стаю, заливающуюся мерзким хохотом. И хохочут они надо мной.
Они плотным кружком обступают нелепую груду моих конечностей, но при этом никто и не думает предложить мне руку и помочь подняться, они только подталкивают друг друга локтями, ржут и глазеют, кривляются и гогочут.
Я пытаюсь встать с пола, но мои чувства все еще отключены, поэтому процедура оказывается сложнее, чем хотелось бы. Я словно пьяная — да, я знаю, о чем говорю, мне знакомо это ощущение. Я его помню. И не преувеличиваю.
Мои тщетные попытки подняться вызывают истерику у Триши Миллер: она складывается пополам и испускает пронзительный визг гиены — я уверена, это и есть ее настоящий смех.
Когда я кое-как поднимаюсь, толпа начинает расходиться, и тут я вдруг ловлю взгляд Пейдж Томас, которая поспешно отворачивается, тихонько хихикая.
Пронзительный свисток миссис Мартинес призывает нас к порядку, и мне приходится присоединиться к одной из команд. Я замечаю выразительные взгляды и смешки, со всех сторон летящие в мой адрес, но миссис Мартинес тоже не слепая, поэтому громко грозит нам штрафными кругами, если мы не будем внимательнее к правилам.
Можно подумать, у этой игры есть правила!
Оставшуюся часть урока я, как могу, стараюсь защитить себя в этом мучительном виде «спорта», который следовало бы навсегда запретить в средней школе в качестве командной игры.
Потому что в нем нет ничего, кроме боли и унижения.
Его следует избегать любой ценой.
Теперь я понимаю, почему утренняя напоминалка предупреждала: будь начеку во время первого урока.
Это просто ад.
Это всего лишь случайный мяч.
Через несколько часов, во время урока по анатомии, Райан Грин все время косится на меня через проход, — возможно, все дело в том, что я улыбаюсь, а лимфатические узлы — нет. Мое лицо и эго все еще ноют после утреннего происшествия, но я сияю и ничего не могу с собой поделать. Мне больно улыбаться, Райан пялится на меня весь урок, но мне наплевать.
Потому что перед анатомией я виделась с Люком.
— Что-то забавное, Лондон? — грозный окрик мисс Харрис прорывает радужный мыльный пузырь моего счастья. Она замирает посреди недописанного предложения с зажатым в руке голубым маркером. Пышное бедро слегка отставлено в сторону, ухоженная наманикюренная рука лежит на нем, застыв в ожидании.
Сейчас она немного похожа на одну из наших чирлидерш. И это настораживает, поскольку мисс Харрис как-никак учительница. Разве ей не положено держать свое мнение при себе и оставаться объективной?
Я абсолютно уверена, что большая часть класса интересуется лимфатической системой ничуть не больше меня, однако сейчас все, кого я вижу со своего места, демонстрируют крайнее раздражение неожиданной паузой в объяснении. Наверное, их бесит то, что мисс Харрис отвернулась от доски.
Скорее всего, все это время мальчики молча любовались прелестной задницей молодой учительницы, а девочки использовали редкие минуты свободы, чтобы переслать электронные сообщения друзьям.
Судя по тому, как Джемма Тэйлор сверлит меня взглядом, держа обе руки на коленях под партой, я угадала.
— Лондон? Ты нашла в моем объяснении что-то смешное? — снова спрашивает мисс Харрис, не дождавшись моего ответа. Она небрежно взмахивает своими крашеными рыжими волосами, и я невольно думаю, не завидует ли мисс Харрис моей естественной рыжине.
— Нет, мисс Харрис, — спокойно отвечаю я, продолжая улыбаться. Я честно стараюсь подумать о чем-нибудь грустном, но улыбка прилипла к моему лицу, как жук к ветровому стеклу.
Пошла вон, улыбка, отстань от меня!
Но проклятая ухмылка не собирается со мной расставаться и остается на месте. Мисс Харрис целую вечность, не моргая, пристально смотрит на меня. Наконец, видимо, решив, что имеет дело со случаем безнадежной испорченности или умственной отсталости, она со вздохом поворачивается к доске.
Мои одноклассники выпрямляются на своих стульях, а я расслабляю затекшие мышцы, хотя не помню, когда я их напрягла. Глубоко вдыхаю затхлый воздух науки и разжимаю пальцы, судорожно стиснутые на сиденье металлического стула.
Райан Грин больше не смотрит на меня, его взгляд теперь прикован к чему-то, что он старательно рисует в тетради.
И только теперь, когда урок уже подходит к концу, никто не смотрит на меня, не замечает произошедшего и нисколько не интересуется им, загадочная ухмылка медленно угасает у меня на губах, забирая с собой частицу хорошего настроения.
— Что случилось? — шепчет Люк в трубку.
— Ничего, — вру я.
— Нет, правда? Я же слышу по твоему голосу, что что-то неладно.
Я кисло улыбаюсь. Почему я тебя не помню?
— Да нет, ничего. Просто плохой день.
— Я могу чем-то помочь?
— Мне приятно просто поговорить с тобой, — тихо говорю я.
— Я знаю, — шепчет Люк, так что у меня мурашки бегут по спине. — Прости, что не позвонил раньше. Мы с отцом уезжали и только недавно вернулись домой.
— Пустяки, — говорю я и пожимаю плечами, хотя он этого все равно не увидит.
— Ладно, расскажи мне про… — Люк внезапно замолкает. — Подожди секундочку, — быстро шепчет он.
Я слышу шорох руки Люка над микрофоном трубки и приглушенный женский голос. Люк отвечает чуть громче, но тоже неразборчиво.
Вскоре он возвращается.
— Прости, — говорит Люк. — Это мама. Она хочет, чтобы я заканчивал. Говорит, что слишком поздно болтать.
— Ну да, — отвечаю я, пытаясь скрыть разочарование, хотя прекрасно знаю, что моя мама думает то же самое. — Ладно, может, завтра наверстаем.
— Надеюсь, — говорит Люк, не скрывая огорчения, и я невольно улыбаюсь.
— Спокойной ночи, Люк.
— Сладкого сна, Лондон.
И он отсоединяется.
Лежа в темноте, я несколько секунд смотрю на телефон, наслаждаясь спокойствием, которое подарил мне этот короткий разговор с Люком. Я знаю, что нужно дописать детали этого разговора в напоминалку, лежащую на ночном столике, но не хочу торопиться.
Когда я уже готова заставить себя включить свет и разрушить хрупкое состояние просветления, в темноте снова раздается назойливый мотив моего телефона, и у меня подскакивает сердце.
