Первую ложу по левую руку от той, что все еще числили королевской, занимала баронесса Алексис делла Пиаджиа — самодовольная и очень уверенная в себе особа сорока четырех лет, чьи худощавость и несколько простоватая новосветская внешность странным образом уживались с итальянской экстравагантностью ее шелкового вечернего платья. Сам барон убыл на месяц в Британию, так что компанию этой даме составлял Франческо Ракоци. Он сидел рядом с ней в вечернем костюме и с венгерским орденом Святого Стефана на церемониальном шарфе.
— Я должна вам об этом сказать, — прошептала ему Алексис после первого перерыва. Она говорила по-английски, стараясь не повышать голос. — Они шпионят за вами и изучают ваши дела.
— Они? — пробормотал Ракоци, присоединяясь к аплодисментам.
— Ну, правительство США. У вас же есть какие-то дела с американцами, разве не так? — Баронесса взглянула на сцену, где опять властвовала королева меццо-сопрано. Голос ее был сладко-густой, как кремовый соус. — Франческо, вы слушаете меня?
— Да дорогая. Правительство США. Конечно, у меня есть там дела. Разные предприятия с надежным доходом. Но я исправно плачу все налоги, а мои адвокаты исправно за этим следят. Какие могут у меня быть проблемы с американцами?
Алексис вздохнула.
— Сейчас, подождите минутку, — шепнула она, словно бы вслушиваясь в сладкоголосое пение, а на деле досадуя на своего брата. Именно он однажды завел о Ракоци разговор, именно из-за него она попала сейчас в такое дурацкое положение. Томная дама откинулась в кресле и, когда музыка смолкла, вновь подалась вперед. — Вы знаете, какая сейчас ситуация в Штатах? Шпиономания, следственные комиссии, проверки на благонадежность и все остальное. Заварил эту кашу один сенатор… то ли из Мичигана, то ли из Висконсина — в общем, из штата, где ополчились на коммунистов, а олухи из конгресса подхватили призыв. Они гонят с работы людей только за то, что те симпатизировали борцам за свободу Испании. Вы можете себе это представить?! — Баронесса повысила голос и сама же опешила, услышав, что ее восклицание перекрыло гул затихающих аплодисментов. С неудовольствием она снова выпрямилась в своем кресле и уставилась на певицу, опять собиравшуюся запеть.
— Я знаю об этих проблемах, — произнес, почти не разжимая губ, Ракоци. — Но какое же отношение они имеют ко мне?
— Не хочу показаться бестактной, но, как я понимаю, речь идет об огромных деньгах. Ваших деньгах, Франческо. — Платье Алексис имело глубокий вырез, и поэтому, наклоняясь к соседу, она для приличия подносила руку к груди, похоже, не очень-то понимая, что этот жест лишь приковывает внимание к тому, что предполагалось прикрыть.
— Ну, в бизнесе всегда речь идет о деньгах, — возразил Ракоци с легкой улыбкой.
— В том-то и дело! — воскликнула Алексис. — Разве вам не понятно, что, будь вы нищим, вас, безусловно, оставили бы в покое. Но вы — богатенький иностранец, пытающийся отхватить кусок от их пирога. — Она вдруг прервалась и перегнулась через барьер. — Боже мой! Этот мужчина в партере так красив! Ну просто итальянский Грегори Пек.
— Вообще-то, он грек, — мягко поправил Ракоци.
— Тогда как греческий Пек. Где же он был все эти годы? — Баронесса вдруг рассмеялась. Деланно громко, надеясь, что красавец повернется и проявит к ней интерес. Но этого не произошло. — Вы его знаете?
— Немного. Если хотите, я вас представлю.
— Да, безусловно хочу. — Она умоляюще всплеснула руками и вернулась к оставленной теме: — Честер сказал, что на Капитолийском холме все прямо с ума посходили. Все пытаются доказать, что это проклятые коммунисты подталкивают страну к пропасти, а совсем не они.
Алексис набрала в грудь воздуха, собираясь продолжить тираду, но опять заиграла музыка, и она смолкла, радуясь тому, что в последующие четыре минуты сможет беспрепятственно любоваться затылком сидящего в партере красавца. Она уже про себя решила, что он непременно высок, и это тоже было приятно, так как ей казалось, что рядом с ее пятью футами и восемью дюймами роста все мужчины должны чувствовать себя карликами. А с высокими кавалерами можно держаться раскованно и даже позволить себе поиграть в маленькую шалунью.
В конце пьесы женщина отвлеклась от приятных раздумий и коснулась соседского рукава.
— Будьте же осторожны, Франческо. Это не шутки. Сейчас за океаном настоящая истерия, и она может коснуться как людей, что на вас работают, так и вас.
— Спасибо за предупреждение, — сказал Ракоци вполне искренне, но не совсем понимая, что же ему следует предпринять.
— Конечно, вас не могут принудить дать присягу верности США, но ваших служащих заставят наверняка. А то и начнут раскапывать ваше прошлое. — Алексис намеренно громко зааплодировала певице, уступавшей свое место партнеру.
Ах, чао, милая, чао!
Прошла — и очаровала.
Был ярким свет летнего дня,
но он потускнел для меня.
— Чем они могут мне навредить? — спросил Ракоци, когда баритон разделался с первой песней. — Ведь я в Европе и, как вы знаете, иностранец. У меня есть документы, подтверждающие мою принадлежность к перемещенным лицам. Это легко проверить.
— Да ведь все они стоят друг за друга. Италия, Франция, Интерпол. Сначала они преследовали спасающих свои шкуры фашистов, теперь охотятся за коммунистами. Честер сказал мне, что достаточно любого намека на стремление к социальным реформам — и это назовут прокоммунистическим настроением, а человека объявят сторонником большевиков. — Ее взгляд, обретший яркость прожектора, вновь устремился к греку. Баритон между тем выводил, трагически всплескивая руками:
Per la Gloria d'avorarvi
voglio amarvi, о luci care.
Amando penero?
ma sempre v'amero, si, si
Nel mio penare.
Penero, v'almero, luci care.
— Верхние ноты берутся очень уж через силу, — заметила Алексис.
— В верхних регистрах пианиссимо легко не дается, — уклончиво откликнулся Ракоци.
— Наверное, вы правы. — Она заглянула в программку и со вздохом пожаловалась: — До антракта еще двадцать минут.
— Ну, за это время он не сбежит, — успокоили ее с едва уловимой улыбкой.
— М-да. — Баронесса резко закрыла программку. — Они сличат все ваши фотографии, найдут отпечатки пальцев, получат всю информацию о ваших доходах. И о накоплениях, думаю, кроме разве тех, что помещены в швейцарские банки. У вас ведь наверняка там что-то имеется. В швейцарских банках. Потому что, кажется, у половины земли что-то там есть. — Она протянула руку за своей вышитой бисером сумочкой и открыла ее. Потом, разыскав помаду и пудреницу с зеркальцем, принялась с большой аккуратностью подкрашивать губы. — Я знаю, что это ужасно невежливо, но…
