Беверли бежала. Она полностью отдавала себе отчет, что цена этого забега — ее жизнь. Если отец догонит ее, он не посмотрит на то, что они на улице. В Дерри люди иногда творили безумства; чтобы это понимать, ей не требовалось читать газеты или знать историю города. Если он ее поймает, то задушит или забьет до смерти то ли руками, то ли ногами. А когда все бы закончилось и кто-нибудь пришел и забрал его, он сидел бы в камере, точно так же, как сидел в ней отчим Эдди Коркорэна, ошеломленный и не понимающий, что натворил.
Она бежала к центру города, и по пути ей встречалось все больше людей. Они таращились — сначала на нее, потом на бегущего следом отца, — на лицах отражалось удивление, на некоторых даже изумление. Но этим все и заканчивалось. Какое-то время люди еще смотрели им вслед, а потом шли дальше, прежним маршрутом. Воздух, который поступал в легкие Беверли и выходил из них, становился все тяжелее.
Она пересекла Канал, кроссовки стучали по бетону тротуара, а справа от нее автомобили погромыхивали по тяжелым деревянным балкам моста. Слева она видела каменную арку, там, где Канал уходил под центр города. Она резко пересекла Главную улицу, не обращая внимания на гудение клаксонов и визг тормозов. Пересекла, потому что Пустошь находилась по другую сторону улицы. От нее Беверли отделяла чуть ли не миля, и, чтобы попасть туда, ей предстояло сохранить отрыв от отца на крутом Подъеме-в-милю (или на одной из еще более крутых боковых улиц). Но ничего другого не оставалось.
— ВЕРНИСЬ, МАЛЕНЬКАЯ СУЧКА, Я ТЕБЯ ПРЕДУПРЕЖДАЮ!
Уже на другой стороне улицы она позволила себе обернуться, тяжелая копна рыжих волос в этот момент переместилась на одно плечо. Ее отец пересекал мостовую, обращая на автомобили не больше внимания, чем она, и ярко-красное лицо блестело от пота.
Она нырнула в переулок, который проходил за Складским рядом. В переулок выходили зады зданий, выстроившихся вдоль Подъема-в-милю: «Стар биф», «Армаур митпакинг», «Хемпхилл сторейдж-энд-уэрхаусинг», «Игл биф-энд-кошер митс». Узкий, вымощенный брусчаткой переулок сужался еще сильнее в тех местах, где в него выкатывали мусорные контейнеры и баки. Брусчатку покрывала слизь, и один только Бог ведал, что и когда здесь проливали. Воздух наполняли разные запахи, одни слабые, другие резкие, третьи просто валили с ног… но все говорили о мясе и забое скота. Жужжали тучи мух. Из некоторых зданий доносился леденящий кровь визг вгрызающихся в кости пил. Она то и дело поскальзывалась на брусчатке. Ударилась бедром об оцинкованный мусорный бак, и из нескольких газетных свертков наружу вылезла требуха, как большие сочные цветы в джунглях.
— ТЕБЕ И ТАК УЖЕ КРЕПКО ВЛЕТИТ, БЕВВИ! Я ТЕБЕ ЭТО ОБЕЩАЮ! ДАЛЬШЕ БУДЕТ ТОЛЬКО ХУЖЕ, ДЕВОЧКА!
Двое мужчин стояли у двери на погрузочной площадке «Киршнер пакинг уокс», жевали толстые сандвичи, корзинки для ленча стояли под рукой.
— Тебя остается только раскаяться, девочка, — прокомментировал один. — Видать, ты крепко насолила папеньке. — Второй рассмеялся.
Он приближался. Она слышала грохот его шагов и тяжелое дыхание чуть ли не у себя за спиной. Глянув направо, увидела черное крыло его тени, бегущей по высокому дощатому забору.
А потом из его груди вырвался крик изумления и ярости: ноги его заскользили, и он плюхнулся на брусчатку. Через миг он поднялся, но с губ более не срывались слова — только бессвязные злобные крики, а мужчины на погрузочной платформе хохотали и хлопали друг друга по спине.
Переулок свернул налево… и Беверли остановилась, ее рот в ужасе раскрылся. Городская мусоровозка стояла на выезде из переулка. Зазор с обеих сторон не превышал девяти дюймов. Двигатель работал на холостых оборотах. Перекрывая этот мерный гул, до нее доносился неспешный разговор из кабины мусоровозки. И тут мужчины прервали работу, чтобы перекусить. До полудня оставалось три или четыре минуты. Еще чуть-чуть, и начнут бить часы на здании суда.
Она снова услышала отца, он приближался. Беверли упала на брусчатку и поползла под мусоровозкой, отталкиваясь локтями и ободранными коленями. Запахи дизельного топлива и выхлопных газов, смешавшись с густым запахом мяса, вызвали тошноту. Легкость, с какой Беверли продвигалась вперед, не радовала: она скользила по склизкой грязи, покрывавшей брусчатку. Но Беверли продолжала ползти и только раз слишком поднялась над брусчаткой, коснувшись горячей выхлопной трубы мусоровозки. Ей пришлось прикусить губу, чтобы сдержать крик.
— Беверли? Ты под ней? — Слова разделялись вдохами: забег и отцу дался нелегко. Она обернулась и встретилась с ним взглядом: он, нагнувшись, заглядывал под мусоровозку.
— Оставь… меня в покое! — удалось вымолвить ей.
— Сука, — ответил он сиплым, захлебывающимся слюной голосом, улегся на брусчатку, звякнув ключами, и пополз следом. Движения его рук и ног нелепым образом имитировали плавание стилем брасс.
Беверли добралась до кабины мусоровозки, схватилась за огромную шину — ее пальцы утонули в протекторе до второй фаланги — и резко поднялась. Ударилась копчиком о передний бампер, а в следующее мгновение снова бежала, направляясь к Подъему-в-милю. Спереди блузку и джинсы покрывала липкая слизь, вонь от которой поднималась до небес. Оглянувшись, она увидела кисти и веснушчатые руки отца, показавшиеся из-под кабины мусоровозки, совсем как клешни воображаемого ребенком чудовища, вылезающего из-под кровати.
Быстро, не думая, она нырнула в проход между «Складом Фельдмана» и «Флигелем братьев Трекер». Этот проход, слишком узкий, чтобы зваться проулком, заполняли сломанные ящики, сорняки, подсолнухи и, само собой, мусор. Беверли метнулась за кучу ящиков и присела за ними. Несколько мгновений спустя она увидела отца, который проскочил мимо устья прохода и начал подниматься на холм.
Беверли встала, повернулась и поспешила к дальнему концу прохода. Там его перегораживал сетчатый забор. Она вскарабкалась на него, перелезла, спустилась вниз, оказавшись на территории Теологической семинарии Дерри. Побежала по идеально выкошенной лужайке и вокруг здания. Услышала, как внутри играют на органе что-то классическое. Ноты приятные и спокойные, казалось, отпечатывались на неподвижном воздухе.
От Канзас-стрит семинарию отделала высокая зеленая изгородь. Беверли посмотрела сквозь нее и увидела отца, который, тяжело дыша, шел по противоположной стороне улицы. Под мышками на рубашке темнели круги пота. Он оглядывался, уперев руки в бока. Ключи на кольце позвякивали, ярко блестя на солнце.
Беверли наблюдала за ним, тоже тяжело дыша, сердце испуганно и быстро-быстро колотилось в горле. Ей очень хотелось пить, а собственный запах вызывал отвращение. «Если бы я рисовала комикс, — подумала она, — то обязательно изобразила бы идущие от меня волны вони».
