Я обняла Дамиана за плечи и спину, обхватила ногой за талию, прижала к себе и крикнула:
— Грегори, нет! — Если он оторвёт его, рана будет такая же страшная, как у Ричарда. — Ты только хуже сделаешь!
Оборотень застыл нерешительно, порыкивая. Потом произнёс густым голосом, какой у них всех бывает в зверином виде:
— Он же тебя рвёт.
Дамиан впился глубже, заставив меня испустить звук далеко не радостный. Но я сумела сказать:
— Когда нужна будет помощь, я сама скажу.
Даже сквозь мех было видно, что Грегори озадачен. Я не очень хорошо умею читать по лицам своих друзей, когда они покрываются шерстью, но сейчас смогла.
— Дамиан, — сказала я тихо. Я хотела убедиться, что он здесь, а потом уже говорить слова. Глаза его были закрыты, но тело его расслаблялось дюйм за дюймом, и он уже не прижимал меня к полу, а просто лежал сверху. Скорее я сама его к себе прижимала руками и ногой. — Дамиан!
Я почувствовала, что он приходит в себя, будто щёлкнул выключатель. Только что это был монстр, и вдруг стал Дамианом. Он ещё не успел открыть глаза и посмотреть на меня, как я знала, что он здесь. Он вернулся оттуда, куда уходил. Меня охватило чувство облегчения, и мои руки соскользнули с него. Ослабела от облегчения — это ещё мягко сказано.
Он все ещё сосал кровь из раны, но уже не так неистово. Перестало болеть. Вдруг как-то до меня дошло, что мы оба голые, что он мужчина, что он от меня питается. Тело его напряглось и потяжелело возле моего бедра там, где только что ничего не было. Кровяное давление — отличная штука.
Не закинь я на него ногу, чтобы удержать его, не было бы это таким… компрометирующим. Если бы Грегори не пытался мне помочь, я бы этого не делала… а, ладно. Вдруг я испугалась совсем в другом смысле, чем раньше. Боялась двинуться, чтобы не сделать хуже — или лучше. Боялась того, как моё тело пульсирует в его объятиях. Трудно стало дышать. Я задыхалась от… да, от силы. Магии. Мне когда-то случилось его к себе привязать, но тогда было не так.
Рука его медленно, нежно прошлась вдоль моего тела вниз, и не ради секса — ради прикосновения. Он гладил всей ладонью, стараясь коснуться как можно больше кожи. Я чувствовала его восторг от такой близости наших тел, от полного отсутствия барьеров. Голод его кожи был как какой-то новый зверь. Такой голод, так давно не утоляемый, что он стал сам своего рода сумасшествием.
Я почувствовала его одиночество далёким эхом. У меня от него слезы выступили на глазах, и захотелось это исправить.
Я провела руками по его спине — я его уже не держала, это было скорее объятие.
— Кровь от крови моей, — начала я, и он шевельнулся, поднимая ко мне рот, чтобы закрепить слова печатью поцелуя, но от этого лёгкого движения шевельнулось все его тело, и выпуклость потёрлась об меня, и я содрогнулась от этого прикосновения, и вдруг поцелуй оказался совсем не тем, которым я хотела закрепить договор.
Эта мысль помогла мне отодвинуться. Помогла понять, что это не совсем моя мысль. Я смотрела в изумрудные глаза и знала, чья это была мысль.
Натэниел опустился рядом с нами. Я протянула руку, и как только он меня коснулся, думать стало проще, и тяга Дамиана ослабла. Дамиан зарычал на Натэниела, и зеленые глаза колыхнулись, будто рассудок вернулся к ним не насовсем — пока что.
У меня в голове заговорил Жан-Клод, я почувствовала тонкую нить страха, идущую от него.
— Ты должна закончить обряд привязки, ma petite, и начать надо с самых первых слов.
Я хотела спросить: «Чего ты боишься?» Наверное, я как следует об этом подумала, потому что он ответил:
— Если он потеряет рассудок прямо сейчас, ma petite, то твоя милая шейка окажется совершенно незащищённой. Закончи обряд.
Может быть, Ричард услышал этот внутренний разговор, потому что он встал на колени с другой стороны от нас. Вдруг стало жуть до чего неловко.
— Я здесь, — произнёс Ричард, и сказал он это так, будто это улучшало ситуацию, будто он не понимал, как я жутко смущаюсь его присутствием.
Дамиан посмотрел на него недружелюбно, и звук, изданный им, был больше всего похож на рычание. Я его теряла.
— Кровь от крови моей, плоть от плоти моей, — заговорила я, и с каждым словом разум возвращался к его глазам, выражался в лице, наполнял его. Он елозил по мне телом, я ощутила, как он нажимает на меня. И снова почувствовала почти неодолимый голод, уверенность, что не поцелуем надо закрепить договор. Голод с рёвом овладевал мною. На миг я подумала, что мы случайно пробудили ardeur, но потом смогла услышать его… их. Два голода. Я повернула голову и поймала взгляд лавандовых глаз Натэниела. Все было выражено в его лице, но я и так могла сказать, что это, потому что сама это чувствовала. Чувствовала его. Их. Их обоих, упёршихся в меня, но так, как никогда не могут держать тебя руки или прижимать тело. Их голод обезоружил меня, потому что мне они были дороги, а если ты чувствуешь чужую боль как свою, разве ты не сделаешь все, чтобы её унять? Разве нет?
Голос у меня звучал с придыханием, и на Натэниела я смотрела, когда говорила:
— Дыхание к дыханию, сердце к сердцу, моё к твоему.
Дамиан скользнул в меня одним длинным движением бёдер. Ощущение заставило меня изогнуться под ним, схватить Натэниела за руку так, что остались следы ногтей. Мои бедра взметнулись вверх навстречу Дамиану так же невольно, как лёгкие сделали следующий вдох.
Какой-то звук отвлёк моё внимание от Натэниела, и он донёсся не сверху, а со стороны. Ричард отпрянул от нас, отполз, упёрся спиной в диван. Не знаю, что я ожидала увидеть у него на лице — похоть, отвращение, гнев, ревность, может быть, — но увидела страх. Такой мощный и неприкрытый, что трудно было смотреть ему в глаза.
Дамиан схватил меня за лицо, повернул к себе.
— Я хочу, чтобы ты обо мне думала!
И начал медленно извлекать себя из меня. На миг я подумала, что так сейчас и будет, но в душе знала, что ошибаюсь. Он приподнялся надо мной, будто отжимаясь на руках, и, глядя прямо мне в глаза, пригвождая взглядом, как тело его пригвоздило меня к полу, он сказал:
— Кровь от крови моей!
И засадил себя в меня до конца. Я вскрикнула под ним, и Натэниел эхом повторил этот крик, стиснув мою руку. Лавандовые глаза ответили на мой взгляд диким взглядом. Снова Дамиан тронул меня за лицо, но я повернулась сама, ощутив, как выходит из меня его тело, услышав его шёпот:
— Плоть от плоти моей!
И тут же он снова соединил наши тела так тесно и так быстро, как только мог. Натэниела свела судорога, я чувствовала его пульс, будто у меня в руке билось второе сердце, но я смотрела только в лицо Дамиана, а он вышел из меня почти до конца, и со словами:
— Дыхание к дыханию!
…вбил себя снова, и голос Натэниела эхом ответил моему крику. Наконец до меня дошло, что Натэниел если и не полностью участвует, то испытывает какое-то подобие того, что испытываю я. Дамиан извлёк себя снова, наружу, наружу, пока…
— Сердце моё к твоему!
И вдвинул себя снова.
Он застыл надо мной, так глубоко во мне, как только мог добраться, дыша резко и быстро. Судорога прокатилась по его телу от головы до ног, и я содрогнулась вместе с ним. Натэниел застонал, вцепившись в мою руку, будто это в его тело ввели такой зонд. И прозвучал голос Дамиана:
— Не делай этого больше. Ещё раз — и я не выдержу.
Он зарылся лицом мне в волосы, и другая судорога сотрясла его тело и заставила меня забиться под ним, закричать, и это оно и было. Он вдруг оказался надо мной, выгнувшись дугою, и втолкнулся в меня, глубоко, сильно, и то ли от ощущения его в себе, то ли от взгляда на его лицо, на его закрытые глаза и запрокинутую голову, на волосы, кровавым водопадом окружившие бледное до свечения тело, но знание, что он всадился в меня до упора, сорвало с моих губ крик. И голос Натэниела вторил мне, и наши руки сцепились в судороге, ногти впились в чужую кожу. Я почувствовала, как бьётся об ковёр тело Натэниела, как он кончил, и этот оргазм пробежал по моей руке и ушёл в Дамиана. Была его очередь кричать, и тело его задёргалось, оставаясь во мне, и я не могла не ответить на эти судороги. Как будто мы попали в нескончаемый цикл наслаждения, когда разрядка одного тела вызывает разрядку другого, и наконец мы рухнули на пол потной окровавленной грудой.
