Он смотрел сквозь меня как робот – и хоть бы уголки губ дрогнули. Его лицо не выражало вообще ничего. Не лицо, а маска. Навсегда застывшая. Я видел чучела в зоологическом музее: набитые опилками шкуры со стеклянными глазами – вот так Лом и выглядел.
– Скучаешь по Толстому? – Я уселся на стул рядом, отобрал у Лома книжку и запулил в угол. Нормальный Лом сорвал бы с меня кепку и тоже бы куда-нибудь запулил. Лом, скучающий по Толстому, дал бы мне по шее и сказал: «Вали отсюда, баклан». А этот сказал:
– Привет.
Вот так: «Привет» – и все. И сидит такой, сквозь меня смотрит. Хотелось зажать ему нос и рот, чтобы лицо хоть что-то выражало и обрело хоть какой-то цвет, кроме серого. Я помахал перед его лицом ладонью: он вообще жив еще? Нормальный Лом схватил бы мою руку, проворчал бы что-то вроде: «Фу, где ты ею ковырялся!»… А этот сказал:
– Прекрати.
Вошла его мать и ужасно мне обрадовалась. Стала расспрашивать про деда и звала пить чай. Я вышел с ней на кухню, только чтобы задать один-единственный вопрос, но она меня опередила.
– Ты его расшевели, ладно? – Она суетливо расставляла чашки, наверное, чтобы на меня не смотреть. – Как Саши не стало, он такой и ходит. «Доброе утро», «спокойной ночи», «да», «нет» – весь словарный запас. А лицо видел? Краше в гроб кладут.
– К врачу надо.
– Участковый говорит «депрессия», в город надо везти. На той неделе отпрошусь с работы, и поедем уже. Сил больше нет это терпеть. Зомби, а не парень. Ты сам-то как?
Я сказал, что нормально. Мать Лома кивнула и опять зазвенела чашками у шкафа, чтобы не встречаться со мной взглядом. Над кухонным столом висели дурацкие часы с огромным браслетом, будто великан с руки снял. Они показывали половину пятого.
Глава VII. Ты веришь в эти сказки?
Проснулся Киря к обеду, по привычке глянул в окно. Снег размыло дождем. Получилась мерзлая каша, размятая материными дворовыми валенками и вся истыканная длинными волчьими следами.
Никуда не торопясь, он оделся, попил чаю, взял под мышку трофейный ноутбук и пошел к физичке.
– И нет у нее никакого зомбивируса! – выскочил физичкин Серега и повис у Кири на руке. – Зачем соврал? Я уже и чеснок приготовил, и ложечку серебряную заточил – хочешь, покажу? Мне за нее бабка такое устроила!
– Погоди ты! Мать дома?
Серега молча указал на дверь комнаты и отвалился.
Физичка сидела в кресле у окна и что-то читала.
– Кирилл? Один! С ума сошел? Я вам задание на двери повешу, когда волки уйдут. Отдыхай пока, видишь, что творится!
– Я ведь даже знаю, кто в этом виноват. – Киря раскрыл перед ней заряженный ноут с той самой фоткой.
– Ух ты! Откуда это у тебя?
– Нашел. Вы их помните?
– Да, конечно, помню. Этого мальчика нечаянно застрелили, – она показала на Толстого.
– Так это бабы Танин сын?
– Нет, с чего ты взял. Его родители уехали сразу после того случая. А бабы Танин сын вот. Они с Ломовым пропали через месяц. Легли дома спать вечером, а утром – нет парней. До сих пор ищут. Баба Таня тогда умом и повредилась. А родители Ломова недавно от нас переехали, может быть, ты их и помнишь… – Она еще что-то говорила про родителей Лома, Киря не слушал, ему надо было бежать. Он захлопнул ноут и, бросив «спасибодосвидания», рванул на выход. У самой двери кое-что вспомнил:
– А поляна-то? Ну та, аномальная, которую вы нашли?
– Ты веришь в эти сказки? – улыбнулась физичка. – Нет, поляна была. Жутковатая, ничего на ней не росло. Дядя Саша, лесник, там много лет вредителя травил и вылечил в конце концов. Сейчас там уже заросло все.
Киря кивнул и побежал домой. Дочитать надо было, а потом с вопросами лезть!
* * *
Наверное, это чудовищно, но как я был счастлив, когда над деревней снова взошла полная луна! Мой человеческий мозг прекрасно помнил, что за эйфорией наступит утренняя депрессия, что меня могут убить, в конце концов… Но кусочек звериной души во мне, тот злополучный огрызок пирожка, ревел от восторга.
Мать заперла дверь на амбарный замок снаружи. Я слышал, как она залезает в окно, и смеялся про себя, и ничего не мог с собой поделать. Я вышел через котельную, оттуда в сарай, из сарая на волю, легко сломав старую дверь, – и заревел громко, не в силах сдержать свой восторг!
Луна. Знаешь, как пахнет луна? Она пахнет пылью, холодом, росой и тяжелыми столетними соснами в лесу. А еще страхами и снами, ватным одеялом, сшитым бабушкой задолго до твоего рождения, старыми книгами и скрипучей доской в полу. Она пахнет домом. От этих запахов нельзя не реветь.
Я побежал по серебристой траве, догоняя луну и ревя в голос. Мыши-полевки разбегались от меня, взлетали вспуганные жучки. Дома тянулись ко мне своими запахами, и я уже слышал, как выходит на охоту Лом.
Он был другой. Совсем другой. Он был сильнее и злее. Я раздувал ноздри, силясь учуять следы мальчишеских запахов под медвежьим тулупом. Книга. Пыльные страницы старой книги, над которой Лом просидел весь лунный месяц. Это было все, что осталось в нем человеческого. Звериная шкура плотно приросла, я слышал запах голода и ярости, они опережали Лома далеко, заглушая жалкий запах пыльных страниц.
Скотины в деревне почти не осталось. Куры тревожно хлопали крыльями и метались по сараям. Глупые! Лом шел не за ними! Луна освещала хрупкие домишки-коробочки, даже двери не во всех заперты на ночь. Зверь вздыбил шерсть на холке и потянул носом. Тяжелые лапы, взрыхляя на ходу землю, бежали убивать. Язык вывалился из пасти. Его кончик мелко дрожал и капал слюной.
Лом свернул в ближайший двор, где в старом домике под окном спала на железной кровати парализованная старуха. Я читал, что оборотни начинают со слабых. Со стариков и детей. Еще я знал, что оборотень становится настоящим только после того, как попробует человеческой крови. Лом помнил, что не убил бабку в прошлый раз, и хотел закончить начатое.
Я погнался за ним. Я настиг его уже под окном: несколько бревен, пара движений могучих лап – и слабый запах мальчика с книжкой навсегда исчезнет из-под звериной шкуры. Я перехватил его, когда он уже лез в окно. Наподдал лапой, сдернул. Лом, похоже, не замечал меня раньше, был слишком занят мыслью о бабке. На меня глянули два изумленных глаза – и здоровенная туша взвилась на дыбы.
Морду мою тут же пронзила боль: Лом вцепился клыками прямо в переносицу, и это было невыносимо. Я заорал как человек и, кажется, потерял сознание. Лом всегда был сильнее меня.
Очнулся я от выстрела. Пуля вошла мне под ребро. Я вскочил и помчался прочь на трех ногах. Из дома, оставленного позади, пахло ужасом, кровью и странным покоем, с которым я не знаком. А Лом был уже далеко.
Я торопился. Рана в боку колола, но надо было бежать. Лом, попробовавший крови, уже стал зверем и моим вожаком. Такие правила. Зверь без стаи хуже бездомного пса, и если Альфа-зверь (это больше не мой друг Лом) прикажет идти с ним убивать, я должен буду подчиниться. Если сам не успею стать вожаком. Поэтому я спешил. Боль от пули проходила быстро: добежав до леса, я уже не хромал.
