Из того, что в Монастыре я могла создать себе новое прошлое — то, которое придется мне по душе, — следовало, что я и в настоящем могу совершать поступки, какие душа пожелает. Первый урок. Я оставила попытки отыскать в себе чувство вины за то, что отвела гостей напиться, и уж тем более — перестала придумывать оправдания. Это случилось. Это часть моей личной истории. В ней оставались пробелы. Образ профессора встал передо мной. Я задала вопрос. Полупрозрачный профессор парил в воздухе как привидение.
Умный человек не станет делать другому зло, потому что тем самым он делает зло себе, — вспомнила я наш ночной разговор. Если профессор в это верит, то существует три варианта. Либо настоящий виновный хотел причинить себе вред (эта версия отдавала дешевым триллером про маньяка, и я ее отмела); либо дело в свойствах воды, которая меняет свой состав так, что временами способна погрузить человека во что-то вроде комы или летаргии; либо речь идет не о вредном воздействии, а о запланированной акции, вроде спектакля… Нет, трудно было поверить, что блондинка имела отношение к Монастырю: у здешних совсем другие глаза. Значит, вода.
Что ж, — усмехнулась я с горькой решимостью. Теперь я пойду и выпью этой воды.
Старший Монах сидел во дворе с фонтанчиком.
— Хочу пить, — недружелюбно бросила я, преисполняясь жалости к себе и обиды на весь мир.
— Ты уверена, что тебе это нужно? Ты ведь многое пропустишь.
— Я попробую.
Он отвернулся. Я склонилась над фонтанчиком, — брызги попадали мне на лицо, — и хлебнула холодной вкусной воды. Второй глоток. Третий. Наверное, хватит.
Я отошла. Потом, подумав, села у стены напротив Монаха.
Ничего не происходило.
— Почему? — спросила я.
— Только не думай, что ты особенная. Просто мы предполагали, что ты так поступишь. Нас не интересует исследование неподвижных тел.
— Тогда зачем… — я ужаснулась возможной жестокости. — Неужели вы их отравили?
— Разве тебе их жалко?
— Нет… — неуверенно произнесла я, а потом вспомнила эту троицу с рюкзаками как следует, и повторила твердо: — Нет.
— Не волнуйся, — Монах смотрел не на меня, а на стену. — Мы не можем позволить, чтобы о жизни в Монастыре узнали посторонние люди. Состояние вроде спячки и небольшая амнезия. Это лучше, чем запирать двери и тратиться на охрану. Через какое-то время они очнутся в районной больнице, а люди, которые их привезут, скажут, что обнаружили всех троих в лесу в бессознательном состоянии… например, у костра с котелком, в котором осталась похлебка из местных грибов. Кое-кто использует этот сорт как наркотик.
— Вы умеете… вычищать память? — я представила себе свое возможное будущее, и опять стало страшно.
— Человек способен забыть, что он делал, если всего лишь напьется. Мы используем похожие состояния… правда, на основе внушения. Этим людям будет настолько стыдно вспомнить про Монастырь, что они с радостью примут версию про грибы.
Тут я не выдержала и выдала то, что меня действительно волновало:
— Получается, вы способны сделать с нами все, что угодно? А потом стереть нашу память…
— Мы соблюдаем договор, — усмехнулся Монах. — Но, по правде сказать, дело не в этом. Нам, наоборот, нужно, чтобы вы осознавали происходящее. Чтобы пытались понять. Нас интересует процесс трансформации личности.
Я всматривалась в его лицо и, кажется, углядела в нем тень фанатизма. Иногда возникало чувство, будто он говорит не сам, а кто-то — через него, но Монах ему доверяет. Я посмотрела наверх. Я еще многого не видела в Монастыре, но и моих впечатлений хватало, чтобы представить, каких расходов все это стоит. Конечно, ходили слухи, что научный комплекс университета использует старинные постройки, но о таком масштабе никто не догадывался до приезда сюда. Монахи защищали свой образ жизни не установкой барьеров, а с помощью воздействия на людей, которые сюда попадали — случайно или по приглашению. Если троица забудет об увиденном, то это гарантия спокойствия Монастыря. Никаких журналистов или попыток устроить экскурсию. Безусловно, Монастырь был памятником архитектуры, но я понимала, почему ученые не хотят превращать его в общественное достояние. Вот я — стала бы рассказывать о нем сейчас? Говорить, где он находится? Я вспомнила, как меня покоробило, когда открылась калитка и вошли эти туристы. Я пробыла здесь не так уж много времени, но я вряд ли теперь кому-нибудь покажу дорогу сюда. Разве что это будет особенный человек. Тот, кого я увижу в стенах Монастыря сначала в собственном воображении.
— А если они все-таки вспомнят? — обратилась я к Монаху. — Например, под гипнозом? Ведь нельзя абсолютно вычистить память, это фантастика.
— Фантастика, — согласился Монах. — Бывает, что люди рассказывают о Монастыре всякие странные вещи. Но если человек приходит без приглашения, то в другой раз он ничего не найдет. У каждого — только единственный шанс.
— Ты зря ушла, — сказала Джей, подсев ко мне за ужином. — Было интересно. Монахи принесли аппаратуру, подключили к этим провода, надели что-то вроде наушников.
Наверное, будут воздействовать на них музыкой.
Джей хохотнула. Ее лицо выражало презрение к тем, неподвижно лежащим в больничной палате.
— Ты не знаешь, почему все собрались у фонтанчика? — поинтересовалась я.
— То есть? — Джей изобразила гримасу недоумения. — Лично ко мне с утра подошел монах и сказал, что надо придти в это место в определенное время. Ведь у нас есть часы.
Она постучала ногтем по круглому циферблату.
— Он попросил не удивляться ничему, и помочь, если будет нужно. Мало ли чем они занимаются, помимо нас…
Джей выглядела удивительно спокойной, безоговорочно доверяющей монахам. А ведь несколько дней назад она была явно встревожена происходящим.
— Ты изменилась, — заметила я. — Изменила свое отношение к Монастырю.
— А зачем переживать почем зря? Мне здесь нравится. Тут много странного, но, как показывает практика, ничего ужасного с нами еще не случилось… ничего ужасного не случилось со мной. Если нам все равно ничего не объясняют, но и не причиняют вреда, то беспокоиться не имеет смысла. Пусть делают свои выводы, а я поживу тут год на халяву. К тому же, я заметила, что монахи ценят тех, кто держит себя в руках. Принимают, практически, за своих. Мне это приятно.
Это звучала, как твердая, хорошо осознанная позиция.
— Тебя разве не напугали неподвижные люди?
— Вот еще! Как будто ты не знаешь, что монахи используют гипноз. Тем более, мне Женька рассказал про этих идиотов. Так им и надо.
