Карререс огляделся и понял, что, задумавшись, свернул не в ту сторону и забрел в малознакомую часть города. Он лишь понимал, что находится где-то рядом с рынком. Ругнувшись, доктор зашагал дальше, надеясь, что среди одинаковых хижин мелькнет что-нибудь приметное. Он сам не заметил, как оказался в узком проходе между кое-как сколоченными прилавками. Слой мусора здесь был намного толще; резко пахло испорченной рыбой и специями. Куча мешков, набитых тростником, вываливалась из-под навеса и краем заезжала в гигантскую лужу, перегородившую дорогу. В лунном свете было видно, какая лужа глубокая, и какая густая в ней вода. Запах казался видимым и колыхался над черной гладкой поверхностью белесыми слоями испарений.
Что-то шевелилось среди выпирающих стеблей; послышался шорох, постукивание, вздох, – кто-то пробирался по мешкам, топча зелень и оскальзываясь на мокрой дерюге. Карререс нащупал за пазухой стилет и замер, ожидая. Над мешками вспыхнули отраженным, призрачным светом глаза с горизонтальными зрачками. В них явственно видно было равнодушное безумие.
Черная коза меланхолично шевельнула челюстью и отщипнула торчащий из мешка лист. Коза жевала и смотрела на Карререса. Ее глаза светились желтым.
Хижина стояла на самом краю обрыва. Здесь всегда было чуть прохладнее, чем в других частях острова; легкий ветер, проникая в щелястые стены, сдувал навязчивых москитов. Крыша, сложенная из широких пальмовых листьев, сливалась с зарослями, так что дом был едва заметен со стороны. Бамбуковый пол пестрел золотыми пятнами от пробившихся сквозь щели солнечных лучей. Плетеный гамак, простая глиняная посуда. Словом, это была обыкновенная хижина, типичная для жаркого климата Вест-Индии. Только небольшой сундук, обитый медными полосами, да пара лежащих подле пистолетов говорили о том, что здесь живет европеец. Четвертью мили дальше виднелась россыпь таких же построек, образующих деревеньку. Но ее жители, тихие индейцы, живущие выращиванием кассавы и батата, избегали лишний раз сталкиваться с обитателем неприметного жилища и заговаривали с ним лишь по крайней необходимости.
Хозяин хижины был занят сборами. Склонившись над сундуком, он выудил шелковый шейный платок. Презрительно скривил рот и хотел отбросить бесполезный здесь кусок ткани в сторону, но, поколебавшись, смял и сунул в наполовину заполненный заплечный мешок.
– Ты не успеешь перевязать все раны, Самеди.
Мальчик, до сих пор сидевший в дверях на корточках, бесшумно поднялся и вышел из тени. На изуродованное свежими шрамами лицо упали солнечные лучи. Мальчишка заморгал, весело сморщил нос и тут же снова стал серьезен и испуган.
– Ты хорошо соображаешь, Хе, – кивнул человек, которого назвали Самеди. – Даже слишком. Жаль, что я не успел…
– Последние две ночи я не кричал ни разу, правда? И я почти не боюсь отходить от деревни. Хотел попробовать завтра…
– Придется сегодня, – пожал плечами Самеди. – Остальные ушли?
– Ушли или уходят, – Хе опустил голову, повозил босой пяткой в пыли. Уловив едва слышный всхлип, Самеди покачал головой.
– Пираты страшнее диких кошек, друг, – улыбнулся он. Хе исступленно закивал.
– Я не поэтому…
Самеди коротко взглянул на мальчишку, и тот увял. Европеец молча положил руку на тощее плечо Хе, и они вместе вышли из хижины. Помолчали, глядя с обрыва. Под ними расстилалась гладь узкого пролива, стиснутого скальными стенами соседних островов; казалось, кто-то огромный вбил в землю топор, расколов ее надвое. Напротив деревни пролив расширялся, образуя заводь, и снова сходился узким ущельем, в которое едва мог протиснуться корабль. Вода в проливе походила на синее зеркало, и при взгляде на него все страхи показались Хе надуманными и несущественными.
Говорили, где-то в середине архипелага был остров, где мысль становилась настолько сильной, что могла подчинить себе даже время. Еще старики часто рассказывали о странных холодных местах, где разум человека вообще ничего не значит, если у него связаны руки, и легенду о том, как люди с дальних островов не сумели отвести огромные корабли и погибли, сражаясь со светлокожими великанами.
Хе в это не верил, как не верил в сказки о силачах, одной рукой поднимающих гору, пока его отец не отправился на захваченные белыми людьми острова. Тот тоже не верил старикам – как можно убить столько людей? зачем? – но, путешествуя, не нашел ни одного своего, только запахи крови и боли на месте сто лет как проглоченных джунглями деревень. Отец сам еле ушел живым, случайно напоровшись на белых солдат, и долго прятался среди странных чернокожих людей, уча их язык и перенимая темное, пахнущее гнилью и смертью волшебство. Тайком построив каноэ, он умудрился вернуться домой, но туманная стена, искривляющая пути больших кораблей, больше не казалась ему надежной.
Отец оказался прав. Вскоре после его возвращения рядом с островом появился огромный галеон. Случайно ли появилось судно у берегов, или капитан нарочно искал их землю? со злом ли, с добром пришел корабль? – неважно. Граница была взломана, туманная стена преодолена – а значит, галеону суждено было бросить здесь якорь.
Жители деревни молча смотрели, как от корабля отделяется шлюпка и неуклонно скользит к берегу. Ничего хорошего от зашевелившейся вдруг судьбы они не ждали, знали, что спокойная жизнь взаймы закончилась – целая сотня лет взаймы, и что скоро им всем придется уйти вслед за теми, с дальних островов. За этим галеоном придут другие, как он сам пришел следом за судном поменьше, с черными парусами, которое побывало на архипелаге всего несколько месяцев назад. Его тоже вела судьба, и никто на свете был не в силах изменить этот путь.
Чернокожие гребцы остановили шлюпку, едва достигнув мелководья, там, где в кораллы врезался песчаный язык. Опасаясь индейских стрел, матросы наотрез отказались подходить ближе к берегу. Каррересу пришлось брести по пояс в воде – над белым песком она выглядела бирюзовой, отдельные выступы кораллов казались пятнами коричневой мути; их приходилось обходить, чтобы не нарваться случайно на морского ежа или ядовитого моллюска.
Крутой берег в кружевной оборке пляжа казался пустым, лишь где-то наверху раз вскрикнула птица и затихла. Но доктор знал, что за ним наблюдают. Еще с галеона он приметил дымок над скрытыми деревьями хижинами. Чем ближе подходил к берегу Карререс, тем явственней ощущал десятки напряженных взглядов. Снова вскрикнула птица, зашуршал, будто на ветру, подлесок. Карререс едва успел отжать полы камзола, как оказался окружен мрачными, настороженными индейцами.
Один из них, крепкий мужчина с тревожными глазами, приблизился к Каррересу.
