Он собирался исследовать свою целительную силу, узнать о ней все, что только возможно, тренировать ее, подчинить своей воле, чтобы использовать ее с полной отдачей.
В голове у него почему-то вертелась песня Тони Вильямса из группы «Плэттерс»: «Вы обладаете даром магического прикосновения!»
Мак-Криди пригласил Чарльза в офис для того, чтобы, как сказал бы сенатор, поразвлечься «неформальной болтовней». Сам же Чарльз называл это «процедурой выкачивания». Именно в «выкачивании» информации и заключался смысл этих бесед. Будучи куратором Фонда, Мак-Криди, по-видимому, считал своей прерогативой встречи с начальником отдела неврологических исследований подведомственного ему заведения, во время которых он расспрашивал его о последних новостях в области неврологии. Вероятно, так оно и было на самом деле. Однако Чарльз прекрасно понимал, что во время расспросов о неврологических заболеваниях интересы Фонда занимали мысли сенатора лишь постольку поскольку. На первом же плане у него стояли свои собственные, сугубо личные интересы.
Ожидая сенатора, Чарльз смотрел в огромные окна офиса. Когда он наклонял голову к левой стене помещения, его взору открывался Парк-авеню с цветущими клумбами и ослепительно зеленой травой.
Наконец дверь открылась, и, проковыляв через всю комнату, сенатор Мак-Криди упал в большое, обитое кожей кресло, стоящее у стола. В последние дни он неважно выглядел. Черты его лица обострились больше чем когда-либо. Чтобы иметь достаточное поле обзора, ему приходилось откидывать голову назад, поскольку опухшие верхние веки загораживали собой свет. «Через шесть месяцев он будет передвигаться в коляске», — бесстрастно подсчитал Чарльз.
Он знал этого человека в течение долгого времени и был обязан ему своим нынешним благополучием и высоким положением. И тем не менее он понимал, что не сможет пробудить в себе ни капли жалости к Джеймсу Э. Мак-Криди. Чарльз не раз задавался вопросом: «Почему это так?» Возможно, потому, что он догадывался, чем руководствовался этот человек, который уже при рождении обладал таким количеством денег, что едва ли смог бы истратить их даже за две свои жизни. Он имел возможность наблюдать за сенатором в моменты, когда тот полностью раскрывался, — тогда Чарльз видел в нем неутолимую жажду власти. Перед ним сидел человек, который мог бы стать президентом, если бы только решился выдвинуть свою кандидатуру на выборах. Однако Мак-Криди не мог баллотироваться, и Чарльз был одним из немногих, кому были известны причины этого.
Впрочем, может быть, подобное положение дел было и к лучшему. Такие люди, как Мак-Криди, поставили бы Великобританию на грань экономической катастрофы. Возможно, стране, в которой Чарльз нашел себе пристанище, крупно повезло в том, что сенатор Мак-Криди страдал неизлечимой болезнью.
Чарльз выслушал стандартные вопросы: «Нет ли каких-нибудь новых событий? Не намечаются ли какие-нибудь перспективные направления исследований, которые можно было бы поддержать?»
Чарльз отвечал обычным в таких случаях «нет». Он пользовался компьютерами Фонда, чтобы быть в курсе всех медицинских новинок, выходящих в мире. Как только в каком-либо, пусть даже малоизвестном медицинском журнале, издававшемся в самой захолустной стране, появлялась публикация, которая могла иметь малейшее отношение к интересующей сенатора проблематике, она моментально фиксировалась и представлялась ему на рассмотрение. Сам сенатор так же быстро — а может быть, и еще быстрее — получал эту информацию, ведь, в конце концов, эти компьютеры принадлежали ему. Однако Мак-Криди предпочитал делать вид, что получает ее в ходе «персональных контактов» с Чарльзом.
Иными словами, он хотел, чтобы Чарльз предварительно переварил эту информацию и уже после этого скормил ее ему с ложечки.
Ну и превосходно. Чарльз все равно был доволен своим положением. Это была не слишком большая цена за ту свободу действий, которую он имел до своих исследований в Фонде.
Беседа текла как обычно и уже подходила к своему естественному завершению, Чарльз уже собирался откланяться, как вдруг сенатор поднял новую тему.
— Какое мнение вы составили о докторе Алане Балмере, когда впервые познакомились с ним? — С наступлением вечера его голос слабел и дребезжал все сильнее.
— О ком? — Чарльз начисто забыл это имя. Ему потребовалось время, чтобы вспомнить, кто это такой — Алан Балмер.
Мак-Криди пришлось подсказать ему:
— Вы встречались с ним на приеме у Сильвии Нэш в прошлом месяце.
— А, этот врач-универсал! Я не… — И тут Чарльза осенило. — А откуда, собственно, вам стало известно, что я с ним встречался?
— О нем ходят слухи… — ответил сенатор.
— Какие слухи? Уж не по поводу ли его показаний перед комитетом? — Чарльз знал, что было бы нежелательным затрагивать больные струнки в душе сенатора Мак-Криди.
— Совсем нет, ничего подобного. С этим вопросом покончено раз и навсегда. Он решен, и о нем можно забыть. Эти слухи касаются чудесной способности исцеления, или что-то в этом духе.
Можно сказать, что Чарльз мысленно взвыл. «Вот! Опять! Еще одна попытка этого чудодейственного исцеления, черти бы его побрали!»
Мак-Криди улыбнулся, хотя улыбка эта стоила ему немалых усилий.
— Ну, ну, уважаемый доктор Эксфорд, снимите с вашего лица это циничное выражение. Вы же понимаете, что мне хотелось бы расследовать каждый из случаев так называемого чудесного исцеления. На днях…
— Балмер — никакой не целитель. Он самый что ни на есть обычный практикующий семейный врач. Я подчеркиваю — обычный. Вы рискуете тем, что нас с вами примут за сумасшедших, если мы будем искать здесь чудо!
Мак-Криди рассмеялся.
— Я мог бы слушать вас целый день напролет, Чарльз, — мне чертовски нравится ваш английский акцент.
Чарльз не уставал удивляться тому, какое сильное впечатление производил на американцев его британский акцент. Он казался им признаком особого аристократизма. Но сам-то он знал, что в Англии его акцент сразу определили бы как сленг Паддингтона, а само его происхождение — из рабочей среды.
— И все же, — повторил сенатор, настаивая на продолжении этой темы, — об этом исцелении ходят слухи.
— Что вы называете слухами?
— Чарльз, вы же знаете, как это бывает: то тут, то там — в прачечной или в супермаркете — кто-то обронил неосторожное замечание, которое мог случайно подхватить кто-нибудь из репортеров, работающих на одну из моих газет, а в конечном итоге эта информация поступает ко мне.
