Но все было напрасно.
Я хотел большего. Я жаждал получить ВСЕ!
В первые минуты пожар легко потушить. Что я и сделал: пришел в комнату, сел за стол и написал на листке: ХОЧУ КАТЮ ДУБРОВСКУЮ. Начал выписывать все свои желания. Стать богатым и знаменитым, стать писателем, съесть шоколадный торт, познать Истину, пожать лапу Джону Леннону (интересно, как бы я сделал последнее?). Я увлекся, исписал двойной листок. Щеки остудились. Прочитал первую строчку и ничего не почувствовал. Сердце утихло.
В дверь постучали. Я вздрогнул и скомкал листок.
Дежурная по этажу: Покровского вниз. Зачем? Телефон.
Радостный голос Тани поверг меня в буйный восторг. Я чуть не пустился в пляс с трубкой, прижатой к уху.
Таня счастлива: с бабушкой все в порядке. Врач сказал, ничего серьезного. Прописал ингибиторы и диуретики.
— Чего?
— Диуретики.
— А-а, — я нахмурился. Что-то я об этом слышал от приятеля-медика. Не мог вспомнить.
— …Я рассмеялась и сказала врачу… знаешь, молодой такой? Ну, ты не знаешь. Сказала, что все будет в порядке, а бабушку я в обиду не дам.
— Молодец. Домой-то собираешься?
Я чувствовал сквозь трубку, что это „домой“ для Нее, как и для меня, означает что-то теплое, большое, мягкое.
— А как же! Небось, скучаешь? Извелся весь?
— С ума схожу!
Спустя неделю мне позарез понадобилось ехать в Валдай. Я оставил мать одну, все хозяйство на ней. Нехорошо.
— Что-то мы с тобой все время в разъездах.
Я сказал это, насмехаясь. Таня на полном серьезе предложила ехать со мной.
— Как раз случай… мы же все равно должны будем сказать… ты понимаешь.
Улыбаемся до ушей.
Пока шли к дому по узким, выпуклым валдайским улочкам, я рассказывал Тане о детстве, показывал знакомые места.
Мать приняла нас тепло. Я не предупреждал ее, но в прошлые приезды рассказывал о Тане. Мать смекнула, откуда ветер. Она взглянула на Таню, прищурившись и отклонившись корпусом. Таня кашлянула, горделиво улыбаясь. Мать улыбнулась сухими губами. Вокруг глаз собрались морщины.
— Проходите.
Сухо кашляя, прошла в коридор. Ее дыхание вырывалось из легких со свистом и хрипами.
Посидели хорошо. У матери было много недостатков, но она искренне любила молодость, и доверяла мне. Если я решу жениться, она слова не скажет.
С Таней они быстро спелись. Я сидел молча, подперев голову рукой, переводя взгляд с одной на другую. Мать расписала меня во всех красках: какой я хороший, ласковый, заботливый. Всегда-то помню, звоню, пишу письма, говорю ласковые слова. Я возмущался, спорил. Таня сидела прямо-прямо, гордо улыбаясь. Во время разговора поглядывала на меня. От шампанского ее глаза блестели, а щеки рдели. Она искала под столом мою ладонь, и коротко пожимала тонкими пальцами.
После мать ушла к соседке, черт его знает, за какими-то семенами.
Мы с Таней сидели на кухне. На плите пыхтел, разгораясь злобой, чайник с раздутыми, покрытыми копотью боками. Мы молчали, улыбаясь непонятно чему, как больные синдромом Дауна.
Я смотрел на Таню. Ее глаза сияли.
Вдруг, непонятно с какого перепугу, внутри меня чужой, холодный голос прошептал: „Улыбайся, улыбайся… недолго осталось“.
Таня увидела выражение моего лица. Улыбка исчезла.
— Милый… что-то не так?
— Все так, — сказал я мертвым голосом.
Встал и вышел в залу. Подошел к окну. Тающий апрельский снег стекал ручейками в грязные канавы.
Хоть убейте: в самые трогательные моменты во мне просыпается этот холодный голос (теперь-то я знаю, чей). Мы сидели, все прекрасно, романтично до слез. А я вдруг увидел нас со стороны. Словно глазами самой Жизни. Увидел нас глупыми, наивными, с идиотскими улыбками. Я осознал, что мы умрем. Рано или поздно истлеем, с нашими чувствами и „великой любовью“ (в самом деле, очень хорошей, искренней). Вот мы сидим, гордые собой, и до нас миллионы людей так сидели, и после нас столько же будут сидеть, воображая друг друга, любя призрак.
Таня подошла. Положила ладонь на плечо.
— Милый, что случилось?
— Ничего, Таня, — отчеканил я, глядя на таянье снегов. — Причина не в тебе.
„Тебя ведь это интересует?“
Таня посмотрела на меня с тревогой.
Вернулась мать. Общество оживило ее: исчезла бледность, она много улыбалась. В последний раз я видел ее такой пять лет назад.
Снова чай, торт, разговоры. Вечер прошел очень трогательно. Я так надулся чаю, что под конец едва встал со стула.
Поздно вечером убирал со стола. Вошла мать. Пошатнулась, схватилась за косяк.
— Я вам постелила в комнате.
Она села на стул, улыбнулась. Посмотрела на меня восхищенными глазами, покачала головой.
— Вырос, — сказала она. Закурила.
Я понес торт в холодильник. Кухня настолько узкая, что между коленями матери и столом осталось пространство в три ладони. Я прошел мимо, изо всех сил стараясь не задеть бедром ее колени.
Вернулся. Начал смахивать крошки. В воздухе повисло тягостное молчание чужих людей. Мать встала и протянула руку за чайником. Я повернулся, вытирая руки тряпкой. Она, улыбаясь, взглянула на меня. Вот он. Великий момент. Я стоял вплотную, и вполне мог преодолеть пропасть. Обнять ее.
Прошли секунды. Ничего не произошло. Ее улыбка поблекла. Мы снова молча занялись каждый своим делом, стараясь не касаться друг друга.
— Спокойной ночи, сынок.
— Спокойной ночи, мама.
Через три года она умрет от рака. Меня не будет рядом.
Таня прижалась ко мне. Сквозь ночнушку я чувствовал жар ее тела.
Мы молчали, слушая вой ветра за призрачной стеной. Нам было тепло и уютно, как двум щенятам в корзинке.
— Тань, — позвал я шепотом.
— А?
— О чем задумалась?
— О бабушке.
— И чего?
— Все будет хорошо. Я чувствую. Вот здесь.
Она взяла мою ладонь и прижала к левой груди.
— О да. Я тоже чувствую.
— Молчи, дурак!
Мы улыбнулись.
— Я больше не оставлю ее. Буду ездить каждую неделю.
— Ты тревожишься сверх меры. Все будет в ажуре.
— Я знаю, Паша. Просто к слову пришлось.
— Ты слишком много думаешь о других. Заботься о себе, люби себя.
— Я девушка сильная…
— Ты слишком сильная. Я хочу, чтобы ты была послабее. Будь слабой.
— Сейчас… попробую…
— Будь беззащитной, застенчивой. Скажи, что тебе нужна моя защита.
— Мне нужны твои губы, любимый.
Во мраке я нашел ее жаркие губы.
— Мы ведь никогда не расстанемся?
— Никогда. Мне, кроме тебя, никого не надо! Ты — предел всех моих желаний.
— И ты, любимый.
Мы уснули.
На следующей неделе я встретил Таню в университетском коридоре. С ней Катя.
