Мы проторчали на даче три дня. Остальные два запомнились тем, что теперь все, включая Кирилла, были пьяны. Трезвы только я, Таня и полная девушка с шепелявым выговором, в очках и со стянутыми на затылке тусклыми волосами. Мы втроем укладывали спать тридцать два пьяных лба.
Через пять минут по дому гремел храп, от которого тряслись стены. Мы втроем уселись в кресла. В камине трещали поленья.
Спустя полчаса девушка в очках сообразила, что мы с Таней что-то больно часто переглядываемся. Она, подобно многим некрасивым, сразу почувствовала себя лишней, ненужной. Вскочила, одергивая кофточку, и заявила, что ей пора спать. Таня горячо убеждала Олю, что та не мешает, все ее очень любят и желают только добра. Но Оля разобиделась не на шутку, и не дала себя удержать, чему я был только рад. Оля бросилась наверх, в спальню. Таня огорчилась.
Она молчала, глядя на пламя, что бросало яркие отблески жидкой ртути на ее горделивое лицо.
Я ерзал в кресле. Нужно было что-то предпринимать.
Но за полчаса я не выдавил из себя ни слова. Таня строгим голосом сказала, что пойдет спать. Я с досадой вынужден был признать, что утро вечера мудренее.
Мы поднялись по лестнице. Я следом за ней. Так получилось, что я пялился на нее сзади.
Наши спальни располагались по соседству. Мы сухо распрощались и повернули дверные ручки.
Я разделся, лег в постель. Рядом храпел кто-то, смердящий как хлев. На потолке корчились тени.
Я заложил руки за голову, и под оглушающий храп вонючего соседа начал мечтать о Тане.
Но перед тем как заснуть, я вновь вспомнил отца. Болотной водой в душу хлынула старая обида.
И ненависть.
Я мечтал найти его. Схватить за горло. И трясти, трясти, вытрясти из него извинения.
Может, именно из-за этих мыслей я вновь увидел сон, который видел каждую ночь, когда был ребенком. Сон нельзя назвать кошмаром, хотя он и пугал меня.
Я видел человека в черном плаще с капюшоном. В руке он держал судейский молоток.
Человек стоял в центре пустой комнаты с белыми стенами. Смотрел прямо на меня. Я это знал, хотя лица его не видел. Под капюшоном была непроницаемая тьма.
„Ты плохо себя вел сегодня?“
Его вкрадчивый шепот казался мне знакомым, хотя я не мог вспомнить, где слышал его.
Человек издал жуткий вой. Разорвал на себе плащ. Оцепенев от ужаса, я увидел — под плащом нет тела. Вместо груди и живота там бесконечное пространство. Посреди черноты кипело ледяное озеро. И в озере тонули люди. Тысячи людей. Время от времени их головы выныривали на поверхность, и безглазые лица разевали рты, кричали, моля о помощи. И я знал, что эти люди сделали что-то очень плохое. Человек в черном наказал их. Взял себе их души.
Комната, в центре которой стоял этот человек, начала сжиматься, съеживаться, как бы проваливаясь внутрь него…
Вздрогнув от ужаса и омерзения, открыл глаза. Утро. Тени на потолке исчезли, уступив место ярким солнечным зайчикам. Горло — наждак. Постель пуста.
Застегивая рубашку, вышел в коридор. Никого. Спускаюсь в гостиную. Людно, дымно, пьяно. В углу Илья Парфенов играет на гитаре „Я на тебе, как на войне…“, пытаясь подпевать. Его слушают с вниманием и восхищением, как любую бездарность.
Я взял журнал, сел в кресло в углу, потягивая колу.
Ко мне подошли две симпатичные девушки. Одну я знал. Аня спросила, интересный ли журнал.
— Я еще не читал.
Обе неловко рассмеялись.
— Я имела в виду — можно посмотреть?
Я пожал плечами. Дал ей журнал. Он был спортивный.
Другая, брюнетка с полным телом и большой грудью, интересовала меня гораздо сильнее. Ее звали Катя. Она стояла рядом. Ее вид был очень строгим. Я даже испугался.
— Ты любишь футбол? — спросила Аня.
— Да.
Тут Катя высунулась вперед.
— Хорошо играешь?
Я поморщился.
— Не очень.
— Просто увлекаешься?
— Да.
— Эта, — Аня указала на Катю. — Болеет за Италию.
— Там Паоло Мальдини, — Катя смущенно засмеялась.
Я чопорно кивнул. Попытался уйти в себя. Девушки вернули мне журнал, и отошли в другой конец комнаты. Я решил, что не понравился. Взглянул на Катю. Она опять напустила на себя строгость розы. Я словно кололся, глядя на нее.
На диване сидела Таня. Ее подруги ушли куда-то с мальчиками. Я подсел рядом.
— Чего загрустила?
Таня агрессивно взглянула на меня.
— Я не загрустила.
— Почему ты одна? Почему не с мальчиком?
— Мне не нужны мальчики, — гордо сказала Таня, и непоколебимым движением взяла яблоко. — На первом месте — учеба.
Я улыбнулся. Мы молчали.
Это было Испытание Молчанием.
Неловкость так и не пришла.
Вечеринка подошла к концу. Наступили студенческие будни, а с ними — октябрьские холода, бегство птиц, деревья, убого тянущие к небу кривые руки.
По коридору факультета идет Таня. Красивая, яркая. Ловит мой взгляд.
— Привет.
Я вдруг понимаю, что не могу смотреть на нее. Чьи-то могучие руки тисками сжимают мне виски, и отворачивают голову. Словно Некто хочет свернуть мне шею.
Отвожу глаза и вместо приветствия бормочу под нос. Скольжу мимо. Сердце бьется. Мне в смущении кажется, это видит весь мир, хотя никому нет до меня никакого дела. Таня-то точно заметила. Но Она проходит мимо горделивой походкой.
Мы несколько раз встречались в коридорах. Ничего особенного. Привет-привет, пока-пока. Но мне в этом „пока-пока“ чудилось нечто неземное. Всякий раз, как я Ее видел, сердце радостно билось в неописуемом восторге, в котором смешались, кажется, все чувства человеческие: страх, радость, нежность, желание. Мир окрасился в яркие тона. Я везде видел Ее. Отовсюду мне чудились Ее прекрасные глаза.
Мы с Таней оба из провинции и оба любим читать. Я видел в этом Знак Судьбы. Такой же верный и непреложный, как сила земного притяжения.
Я ничего не ждал и не просил. Я был благодарен Ей только за то, что Она дышит, ест, пьет, ходит по этой грешной земле, такая чистая, что цветы, леса и прекрасные сады расцветают там, где Она ступает.
Быстро обнаружился факт — люди мы совершенно разные. Эта находка разочаровала обоих и привела к трехнедельному кризису в отношениях…»
Инна пробежала глазами несколько страниц. Свиданки-гулянки, бла-бла-бла.
«Мы, совершенно неожиданно для себя, оказались в моей комнате.
Я вел Таню за руку на четвертый этаж. Стараясь не думать о том, что произойдет (лучше бы не происходило!). Отвлекался на все, что можно. Впивался взглядом в белые стены, потрескавшийся потолок, стертые ступеньки. Я словно впервые увидел лестничные пролеты второго, третьего, четвертого этажей. Подмечал такие детали, вроде щитков с надписью ОГНЕОПАСНО, которые ранее как-то проходили мимо. Бог мой, о чем я думал, поднимаясь по этой лестнице день за днем?
