— Эту проблему можно решить, — возразила Кэрол. — У вас есть возможность нанять женщину, которая будет при нем в течение дня, — на первое время мы получим для вашего отца пособие на оплату такой приходящей домработницы. Поверьте, всегда можно найти выход, и я помогу вам в этом, если вы решитесь попробовать. — Тут она решила пойти своей козырной картой. — К тому же ведь это не навсегда. Ему семьдесят четыре. Сколько лет ему осталось жить? Вы можете сделать эти годы счастливыми для него. Вы сможете с ним попрощаться.
— Что вы хотите этим сказать?
— Большинство людей не имеют возможности попрощаться со своими родителями, — сказала Кэрол, проглотив подступивший к горлу комок.
Как всегда бывало в таких случаях, она подумала о своих родителях. Подумала обо всем том, что должна была сказать им, пока они были живы, и не в последнюю очередь о словах прощания перед концом. Ей казалось, что она проживет всю свою жизнь с чувством так и не исполненного долга. Она считала освобождение других от этого бремени дополнительным, хоть и неписаным, необъявленным правилом своей работы в больнице.
— Я хочу сказать, — продолжала она, — что сегодня они здесь, а завтра их нет с нами.
Морин вынула платок и вытерла глаза, потом посмотрела на Кэтрин.
— Может быть, мы смогли бы…
— Морин!
— Я серьезно, Кэти. Давай я поговорю с Дональдом. Подумаем все вместе. Наверняка мы можем что-то сделать, вместо того чтобы запихивать его в дом хроников.
— Вот и подумай, Мо. И поговори с Дональдом. Я-то и сейчас знаю, что скажет Том.
Кэрол сочла, что наступил подходящий момент, чтобы закончить разговор. По крайней мере одна из сестер задумалась в поисках выхода.
Они дрогнули, мистер Додд! Я все-таки верну вас обратно в семью.
Когда сестры ушли, Кэрол тяжело опустилась на стул. Ее радость была бы больше, если бы она лучше чувствовала себя физически. Эти сны! Каждую ночь кровь и насилие, боль и страдания. Все не так явственно, как в тот понедельник, но она все равно просыпалась в холодном поту от страха и, дрожа, цеплялась за Джима. Она не могла вспомнить подробности, а только общее впечатление. От мыслей о том, что произошло в Гринвич-Виллидже, ей делалось еще хуже.
К тому же что-то неладное творилось и с желудком. Постоянно было кисло во рту. Ни с того ни с сего появлялся волчий аппетит, но от одного вида и запаха пищи начинало тошнить. Если бы она не знала, как обстоят дела, она бы подумала…
Боже мой! Может быть, я беременна?
Грейс побежала к лифтам. Оба стояли внизу, и она поднялась на второй этаж пешком, а там поспешила по коридору к лаборатории.
— Мэгги! — окликнула она сидевшую за столом молодую женщину, довольная, что в этот уик-энд дежурит кто-то знакомый.
Рыжие волосы Мэгги мелко вились, и лицом она не вышла, но всегда побеждала чудесной улыбкой.
— Кэрол? Привет! Как здесь очутилась в воскресенье?
— Мне нужно сделать анализ.
— Какой?
— Ну… на беременность.
— У тебя задержка?
— У меня они никогда не приходят вовремя, как же мне знать насчет задержки?
Мэгги искоса посмотрела на нее.
— Ты чего хочешь: «Боже, надеюсь, ничего нет» или «Боже, надеюсь, я беременна»?
— Беременна, беременна!
— Прекрасно. Полагается делать анализ только по назначению врача, но сегодня воскресенье, так кто узнает? Верно? — Она протянула Кэрол запечатанную в пластик баночку. — Налей-ка сюда немного, и мы посмотрим, «нет» или «да».
Кэрол старалась не возлагать чрезмерных надежд на положительный результат. Она не могла себе этого позволить. Анализ — палка о двух концах: слишком понадеешься, и отрицательный ответ окажется убийственным.
С бьющимся сердцем она направилась к двери с надписью «Для женщин».
Джим готов был биться головой о стенку от отчаяния, что никак не может открыть сейф. Тогда он решил заняться другими делами. Перенес все дневники с личными записями Хэнли из верхней библиотеки в нижнюю и расставил их на отдельной полке. Получился длинный ряд серых кожаных папок с датами на корешках. По отдельной папке на каждый год, начиная с 1920-го и кончая 1967-м. Посредине оставалось место для нескольких отсутствующих.
— Папку за этот год он, наверное, имел при себе в самолете, когда разбился, — рассуждал Джим, — но где остальные четыре?
— Ума не приложу, — ответил стоявший рядом Джерри Беккер. — Мы перерыли все полки в доме.
Джим кивнул. Он просмотрел многие из дневников. Они содержали резюме проектов Хэнли, его планы на будущее и ежедневные записи и наблюдения, касающиеся его личной жизни. Они давали бесценную возможность заглянуть в личную жизнь его отца, но где же 1939, 1940, 1941 и 1942 годы? Четыре самых важных года — три года до его рождения и год, когда он родился, те, где должно быть упомянуто имя его матери. Они отсутствовали.
Чертовски обидно.
— Возможно, они в сейфе, — сказал Джим. Он посмотрел на Кэрол, сидевшую в большом кресле. — А ты что думаешь, дорогая?
Она смотрела в пространство. Весь вечер она оставалась мрачной и замкнутой. Джим не знал, что и подумать.
— Кэрол?
Она встрепенулась.
— Что?
— С тобой все в порядке?
— Да, да. Все хорошо.
Джим не поверил ее заверениям, но не мог расспрашивать при Беккере, который все еще околачивался в доме. Он стал здесь просто частью обстановки, и это страшно надоело.
— Взгляни сюда, — сказал Беккер. Он проглядывал том за 1943 год и сунул его Джиму. — Прочитай второй абзац справа.
Джим сощурился, разбирая трудный почерк Хэнли:
«Мы с Эдом немного посмеялись над жалкими попытками Джэззи шантажировать нас. Я сказал ей, что последнее в своей жизни пенни от меня она уже получила в прошлом году и чтобы она убиралась».
— Джэззи! — воскликнул Джим. — Я видел это имя… постой-ка, где же? В папке за 1949 год. — Он вытащил ее и стал перелистывать.
— Где же это я видел? Вот.
Он прочитал вслух:
«Прочел сегодня в газете, что Джэззи Кордо умерла. Ирония судьбы! Какое несоответствие между женщиной, какой она стала, и той, какой могла быть. Мир никогда не узнает…»
Джим стал лихорадочно соображать. Джэззи Кордо! Француженка… Новый Орлеан? Может ли она оказаться его матерью? Ее имя было единственным женским именем, связанным с годами, задокументированными в отсутствующих папках. Он должен открыть этот сейф!
— Пожалуй, я смотаюсь, — сказал Беккер. — Я чертовски устал.
— Да, — сказал Джим, стараясь скрыть чувство облегчения, — и я тоже. Слушай, давай на время сделаем перерыв. Мы не оставили в этом доме живого места!
