В последующие три дня дозы инъекций постепенно уменьшались, и, когда Малаку делал перевязку, Грегори собирал все свои силы, чтобы с честью, достойно выдержать невыносимую боль. Но во всех других-отношениях его дела быстро шли на поправку. Горбун Тарик оказался замечательным поваром, и аппетит Грегори существенно улучшился.
7 сентября Купорович озадачил его неожиданным неприятным сюрпризом.
— Друг мой, — сказал русский вечером, — я много думал над нашей ситуацией. Прошло уже три недели с той злополучной ночи. Когда твоя жизнь находилась в опасности, я бы ни за что на свете не оставил тебя. Но тебе предстоит долгий период восстановления сил. Ты находишься здесь в безопасности, тебе обеспечен нормальный уход и присмотр, поэтому те скромные услуги, в которых ты нуждаешься, могут тебе оказать вместо меня и другие. Скажи мне по чести, станешь ли ты думать обо мне плохо, если я попытаюсь прорваться к нашим?
— Ну конечно же нет, Стефан, — вымучил из себя улыбку Грегори. — Никто другой на твоем месте не смог бы более убедительно доказать свою верную дружбу. Признаюсь, я даже рад, что ты принял такое решение, потому что в Лондоне уже три недели ничего неизвестно о нашей с тобой судьбе, ни Эрика, ни Мадлен тоже ничего о нас не знают, я уж и не говорю о старине Пеллиноре — все, наверное, волнуются, переживают, а мы не можем ничего им сообщить о себе. Ты уже обдумал план, как тебе выбраться из этой чертовой страны?
— Нет, — покачал головой Купорович, — нет, сначала я должен был получить твое согласие, а вот теперь мы можем разработать план, конечно же вместе с Малаку.
— Да, ты прав. Он — стреляный воробей. И не сомневаюсь, предложит тебе несколько ценных идей, как избежать неприятности во время путешествия.
На следующий день, когда Малаку пришел делать Грегори перевязку, они рассказали ему о решении Купоровича. В одно мгновение он превратился в совершенно другого человека: черные глаза метают молнии, большой крючковатый нос заострился и стал похож на клюв хищной птицы, толстые красные губы дрожат от гнева.
— Ничего подобного вы не сделаете! — гневно накинулся он на русского. — Вы просто с ума сошли, если думаете об этом всерьез. Вы что, хотите, чтобы всех нас пытали в гестаповских застенках? За три месяца вы довольно бегло научились болтать по-немецки, но за немца вы никогда… слышите? никогда не сойдете. А ваши документы — это ваш смертный приговор. Вы и двадцати миль не пройдете, как вас остановят и потребуют аусвайс. А чуть позднее уже будут пытать раскаленным железом и выдергивать ногти. И ни один человек не способен выдержать гестаповских пыток. Желаете вы этого или нет, но вы нас всех выдадите. Нет, нет! Выбросьте эту бредовую мысль из головы и сидите здесь, ухаживайте за вашим другом.
Купорович неловко понурился и признался:
— Извините меня. Мне как-то это даже в голову не приходило.
Три дня прошли без происшествий. Грегори, обливаясь потом и скрипя зубами, подвергался болезненным процедурам перевязки. Купорович приносил ему еду и выполнял все, что положено сиделке.
В субботу, проснувшись, Грегори обнаружил, что постель Купоровича пуста. Он не придал этому значения, но через десять минут в комнату буквально ворвался Малаку, посмотрел на пустую постель русского и, заломив руки над головой, горестно запричитал:
— Я знал, что так будет! Только проснулся и уже все знал! Он ушел, его нет внизу, его нет и здесь! Иблис! (название Дьявола в исламе). Молю тебя, о Иблис! Защити нас от этого сумасшедшего! Его поймают, он нас всех выдаст. Что же нам делать? Что же нам теперь делать?
Впервые за все время их знакомства Грегори посмотрел на Малаку с презрением: в принципе тот был прав в том, что Купорович своим побегом поставил их в очень рискованное положение. Но он бежал и его не вернуть. Так чего же теперь так попусту голосить?
Грегори смотрел на осунувшееся от горя темное и морщинистое лицо Малаку и жалел несчастного оккультиста. Но еще больше он жалел себя: друг не посвятил его в свои намерения, он даже не оставил ему прощальную записку.
Истинные друзья так не поступают!
Глава 9
Дьявольские козни в развалинах замка
Малаку продолжал заламывать руки и причитать:
— Ай, этот проклятый русский выдаст нас всех с потрохами, я знаю, я их знаю! А потом придут эти подлые мерзавцы в черной форме и потащат нас на дыбу. Они сорвут с нас одежды и подвесят за яйца. Они обреют наголо голову Хуррем, они будут пытать ее раскаленной кочергой. О горе мне, горе! Ну почему я родился евреем? Разве я не отрекся от Иеговы? Разве не встал на истинный Путь? Чем же я нарушил обет, чтобы не меня пала суровая кара?
Морщась от боли, Грегори сел на постели и прикрикнул на чернокнижника:
— Прекратите этот спектакль! Возьмите себя в руки, черт возьми! У вас еще будет возможность поскулить, когда гестапо заберет вас, а пока мы еще не в их руках.
Малаку сразу замолчал, уставился на Грегори и пробормотал:
— Да, вы, пожалуй, правы. Так нельзя. Одна лишь мысль, что мне придется оставить все мои книги и приборы, заставляет мое сердце обливаться кровью. Но мы должны как можно скорее покинуть Сассен; если нам удастся добраться до Польши, то мы спасены. Там у меня осталось еще много друзей, они не оставят нас в беде. Эти нацистские свиньи никогда не догадаются, что я до войны жил там. У меня есть собственный дом в Остроленке, на северо-востоке от Варшавы. Там, в сельской местности, многие тысячи евреев остались на свободе, потому что немцы не могут себе позволить лишиться продовольствия и тех сельских продуктов, которые выращивают евреи. А мой турецкий паспорт убережет меня от преследований местных нацистских прислужников.
У Грегори тревожно заколотилось сердце. Совершенно очевидно, что Малаку не собирается брать его на носилках с собой. Выждав паузу, Грегори поинтересовался:
— Следовательно, вы намереваетесь бросить меня здесь?
Доктор сгорбился и развел руками:
— А как еще я могу поступить? В конце концов, это ведь вы накликали беду на нас.
— Это ложь! — оскорбился Грегори. — Вы сами накликали на себя беду, когда послали донесение о Пенемюнде в Швецию.
— Может, и так, может, и так. Но я тогда был не в себе, поддался искушению отомстить мучителям моего народа. И смотрите, к чему это меня привело?
— Черт побери! Да как вы можете блеять и мычать тут передо мной, как вы смеете нести такую чушь о том, что не понимали степени риска, когда посылали письмо? Может, вы еще скажете, что овчинка не стоила выделки? И это после того, как операция блестяще удалась? Да знаете ли вы, что десятки тысяч евреев просто так отдали свои жизни, не имея возможности отомстить хоть одному единственному нацисту? И если мы заплатим нашими собственными жизнями за уничтожение Пенемюнде — это, поверьте, совсем недорогая цена.
