Кровь выступила на костяшках, и от этой новой боли я разжал руку. Ствол выпал и зашустрил по камням. Я подкатился ближе и пнул его ногой, и тут зелёное сияние поразило Дианчи, и она растворилась.
Мой пинок послал ствол к выходу из лаза, кувырком наружу, где его поглотили сначала тени и затем море далеко внизу. Зелёное сияние раздробило каменный свод. Пещера обрушилась, и, отброшенный взрывом, я полетел вверх тормашками.
Обломки булыжников ранили меня, разбивались об меня. Вместе с обесформленным облаком камня я летел, кувыркаясь, вниз и врéзался в море, подняв столб брызг.
Кроме тьмы, я мало что помню. Я пришёл в себя, и выхаркал из себя воду, и сел. Ноги мне не подчинялись. Я прислонился к валуну и посмотрел на небо.
Булавочные искорки зелёных взрывов посверкивали на Землях. Один за другим Стволы уничтожали себя и других Листоров. Каждая искорка вспыхивала и гасла, и тут же ей отвечала другая на соседней Земле.
Механизмы Подобия полыхали голубым заревом. Стало ли оно ярче? Трудно сказать. Я посмотрел на обратную сторону неба, и там фон неохваченной ими Вселенной по-прежнему посверкивал красным. То ли краснота усилилась, то ли нет.
Дианчи умерла, и её смерть ничего не изменила. Сколько Листоров умерло вместе с нею? Я наконец-то заметил, что мой левый кулак был по-прежнему сжат. Другой рукой расцепив пальцы, я увидел мирощуп, который она дала было мне.
Там, в этой чёрной трубочке, скрывалась некая правда, а иначе Ствол никогда не предал бы меня. Но правдой была также и прожитая мною жизнь, и исполненный мною долг. Что важнее?
Неужели Подобие разрушено? Неужели Вселенная вот-вот обрушится в окончательное ничто?
Я сунул мирощуп за ухо, и глаза мои закрылись, чтобы не видеть зелёных искорок, всё передающихся от Земли к Земле. Устроившись так, как будто песок стал мне мягкой постелью, а море тёплым бесконечным одеялом, я стал ждать. Что бы там наверху ни случилось, это будет моё утро.
Вместо глаз у нее были жуки; крупные золотистые существа, чьи бледно-зелёные усики, похожие на вытянутые тарелки антенн, заколыхались, когда Стерек вступил в отсек. Стерек оторопело уставился на неё. Её груди оканчивались острыми розовато-коричневыми сосками; кожа была темнее, чем у него. Белокурый треугольник меж ног не отличался по цвету от рассыпанной по плечам пышной гривы. Давным-давно Преподы учили его, что этот цвет называется цвет мёда, хотя что такое мёд, он тогда так и не понял.
— Что, не ожидал? — её лицо расплылось в улыбке, от чего оба жука поспешно ретировались в глазницы.
Стерек заставил себя кивнуть, медленно и неуверенно. Левой рукой он ухватился за серую перегородку отсека. Холод полированного металла под пальцами не давал ему сойти с ума тут же на месте. Был он Стерек Тринан, второй инженер «Волдыря», и пришёл он, собственно, в отсек 2112V внешнего обода «Волдыря» по сигналу о неисправности сенсора. Дело житейское, оборудование ломается, инженер чинит. Эта бабёнка, даже если бы у неё были нормальные глаза, а не эта тошнотворная дичь, в план ремонтных работ никак не вписывалась.
— Видел бы ты себя сейчас со стороны, — она хихикнула, и жуки подтянулись кверху в глазницах, как будто напрягались получше рассмотреть, и их усики образовали тарелочки-антенны, слегка загородив собою брови.
— Я думал, тут никого нет, — во рту было так сухо, что он с трудом мог говорить. — Вход в этот отсек Пассажирам запрещён.
— Ну, мне где-то надо было ночевать, — она пожала плечами, и это движение волной прокатилось по телу. — Можно же войти в положение.
— Ты кто? — Вышло слишком громко. Стерек не сводил с неё глаз, и по телу его побежала дрожь. Он почувствовал, как где-то внизу серый его комбинезон натянулся, и перевёл взгляд с её тела на лапки жуков, чёрные, колючие и глубоко входящие в мягкую плоть.
— Меня зовут Бриа. — Судя по голосу, она была гораздо моложе, чем выглядела. Как ребёнок, подумал Стерек, хотя и не знал никого из детей на борту.
Позади неё, в сумрачных глубинах отсека, размытые боковым зрением валялись бесконечные витки разноцветных проводов и угловатые платы электронных компонентов.
— Ты серьёзно повредила сенсоры, — сказал Стерек.
Существа наклонили головки, и их самоцветно-фасеточные глаза на миг сфокусировались на повреждённом оборудовании. Усик-антенна на мгновение вспыхнул светом, затем выпрямился и снова уставился на него.
— А, так вот что это было. Я извиняюсь, но мне же надо было из чего-то устроить гнездо. Пол тут иногда холодеет сильно. — Бриа придвинулась ближе, задрала к нему лицо. Снова хохотнула, низким звуком глубоко в гортани. — Ты же не хочешь, чтобы я замёрзла, или как?
Стерек быстро отступил назад, и в плечо ему врезался угловатый край входного люка. — А глаза, что у тебя с глазами?
— Мне было явлено Царство Жизни. Мне больше не нужны глаза. Мои насекомые сообщают мне больше, чем можно увидеть глазами. — Жуки выпихнулись наружу, высунулись из глазниц, их радужные панцири гордо поблескивали. Левый жук поднял переднюю ногу и принялся чистить усики словно щёткой сверху вниз, челюстями обрабатывая самые труднодоступные места. Рука Брии поднялась погладить застёжки его комбинезона.
— Насекомые? — он смутно припоминал, что что-то Преподы говорили об этом, давным-давно, в его собственном детстве.
— Ты хочешь знать, что они мне открывают. — Это не был вопрос, и Стерек с дрожью душевной осознал, что она права. — Истинную природу «Волдыря», зачем он был построен; они открывают его цель, которая превыше всего, во что ты прежде верил. Они рассказывают мне о Прошлом, когда никто не мог удержать Жизнь под контролем…
— Нет, — сказал он, но она уже подошла к нему, как будто она была Инженером и собиралась к нему подсоединиться; руки её перемещались по его телу. Его глаза, распахнутые и напряжённые, были в каких-то паре сантиметров от этих жутких трепещущих усиков. Стенка отсека давила ему на затылок, как будто его зажали в тисках. Насекомьи глаза поблескивали миллионом микроскопических отражений его ужаса.
— Не бойся, мы всё сделаем быстро, — сказала Бриа, поднимая руки к его шее. От её поглаживаний по коже его челюстей и щёк побежали мурашки. — Как только ты увидишь то, что вижу я, ты сразу всё поймёшь.
Его губ коснулись её губы, сладкие на вкус. От её запаха его всего затрясло и голова пошла кругом. Глаза его закатились, и усики цвета лаванды заполнили поле зрения, но голова его была не в силах отвернуться. Их прикосновение к его глазам, неощутимое как шёпот, донесённый незапамятным ветром, изменило мир вокруг него.
