Не прошло и секунды, как та открылась, будто новый мужик прятался за ней, поджидая, чтобы Паркинс подошел.
— Инспектор! — еле заметно улыбаясь, сказал Стрейкер. — Как хорошо, что вы заглянули.
— Наверное, просто констебль, по старинке, — сказал Паркинс, закурил «Пэлл Мэлл» и небрежно вошел. — Паркинс Джиллеспи, приятно познакомиться.
Он сунул Стрейкеру ладонь. Ладонь ухватили, легонько сжали пальцами, показавшимися на ощупь ненормально сильными и очень сухими, потом выпустили.
— Ричард Трокетт Стрейкер, — сообщил лысый мужчина.
— Я догадался, — сказал Паркинс, оглядываясь по сторонам.
Весь магазин был застлан и отдан во власть маляров. Запах свежей краски был приятным, но сквозь него словно бы пробивался какой-то другой неприятный запашок. Его Паркинс распознать не сумел. Он снова переключил внимание на Стрейкера.
— Чем могу быть полезен в такой прекрасный день? — поинтересовался тот.
Паркинс обратил свой мягкий взгляд за окно, где безостановочно лил дождь.
— Да, по-моему, ничем. Просто заскочил узнать, как дела. Более или менее сказать вам «добро пожаловать в город» и пожелать удачи.
— Какая чуткость. Хотите кофе? Чуточку шерри? Там внутри у меня есть и то, и другое.
— Нет, спасибо, задерживаться не могу. Мистер Барлоу тут?
— Мистер Барлоу в Нью-Йорке на закупках. До десятого октября — самое раннее — я его не жду.
— Стало быть, откроетесь без него, — сказал Паркинс, думая, что, если цены на витрине хоть о чем-то говорят, вряд ли у Стрейкера не будет отбою от покупателей. — Кстати, а звать Барлоу? Снова явилась тонкая, как лезвие, улыбка Стрейкера.
— Это профессиональный интерес, констебль ?
— Не-а. Просто любопытно.
— Полное имя моего партнера — Курт Барлоу, — сказал Стрейкер. — Мы работали вместе и в Лондоне, и в Гамбурге. Это, — он повел рукой вокруг себя, — наш уход от дел. Скромно. И тем не менее, со вкусом. Мы ожидаем, что заработаем только на прожитие, не более. И все-таки оба любим старые вещи… отличные вещи… и надеемся приобрести репутацию в округе… может быть, даже во всем вашем таком чудесном регионе Новая Англия. Как вы думаете, констебль, это возможно?
— По мне, так все может быть, ответил Паркинс, озираясь в поисках пепельницы. Ничего такого он не увидел и стряхнул пепел в карман плаща. — Ну, все равно, надеюсь, вам повезет как нельзя лучше… Увидите мистера Барлоу, скажите, что я постараюсь наведываться.
— Хорошо, — сказал Стрейкер. — Он получает огромное удовольствие от общения.
— Отлично, — сказал Джиллеспи.
Он пошел к дверям, помедлил, оглянулся. Стрейкер пристально смотрел на него.
— Кстати, как вам этот старый дом?
— Требуется очень много потрудиться, — отозвался Стрейкер. — Но время у нас есть.
— Уж наверное, — согласился Паркинс. — Не думаю, чтоб вы встречали тут поблизости молодняк.
— Молодняк? — брови Стрейкера сдвинулись.
— Ну, ребятишек, — терпеливо пояснил Паркинс. — Знаете, как они иногда любят подразнить новеньких. Швыряют камнями, или звонят в звонок — и деру… всякое такое.
— Нет, — сказал Стрейкер. — Никаких детей.
— Похоже, мы одного вроде как потеряли.
— Вот как?
— Да, — рассудительно произнес Паркинс. — Да, так. Теперь думают, может, нам его уж и не найти. Живым.
— Какой позор, — отстраненно заметил Стрейкер.
— Вроде того. Ежели что увидите…
— Разумеется, я моментально сообщу вам в контору, — он снова прохладно улыбнулся.
— Вот и хорошо, — сказал Паркинс. Он открыл дверь и смиренно взглянул на проливной дождь. — Скажите мистеру Барлоу, что я смотрю в будущее.
— Конечно, констебль Джиллеспи. Чао.
Паркинс озадаченно оглянулся.
— Чава?
Улыбка Стрейкера стала шире.
— До свидания, констебль Джиллеспи. Это известное итальянское выражение, и означает оно «до свидания».
— О? Ну, каждый день узнаешь что-нибудь новое, верно? Пока.
Он вышел под дождь и затворил за собой дверь.
— Мне-то оно неизвестное, не-ет.
Сигарета Паркинса намокла, и он ее выкинул.
Изнутри Стрейкер через витрину следил, как констебль уходит по улице от магазина. Он больше не улыбался.
11
Добравшись до своего кабинета, Паркинс позвал:
— Нолли? Нолли, ты здесь?
Никакого ответа. Паркинс кивнул. Нолли был хорошим парнишкой, только вот мозгов у него чуток не хватало. Он снял плащ, расстегнул галоши, уселся за свой стол, отыскал в портлендской телефонной книге номер и набрал его. Трубку на другом конце провода сняли после первого же гудка.
— Портленд, ФБР. Агент Хэнрахэн.
— Говорит Паркинс Джиллеспи, констебль населенного пункта Иерусалимов Удел. У нас тут мальчик пропал…
— Так, понятно, — твердо сказал Хэнрахэн.
— Ральф Глик. Девять лет, четыре фута три дюйма, волосы черные, глаза голубые.
— Что, рапорт о похищении?
— Вовсе нет. Можете кой-кого для меня проверить?
Хэнрахэн ответил утвердительно.
— Первый — Бенджамен Мирс. М-И-РС. Писатель. Написал книжку под названием «Дочь Конвея». Два других вроде как в связке. Курт Барлоу. Б-А-Р-Л-ОУ. А второй…
— Этот Курт пишется через «т» или через «д»? — спросил Хэнрахэн.
— Не знаю.
— Ладно. Продолжайте.
Потея, Паркинс продолжил. Общение с настоящим законом всегда заставляло его чувствовать себя идиотом:
— Второй — Ричард Трокетт Стрейкер. С двумя «т» на конце, а Стрейкер — как слышится. Этот тип и Барлоу занимаются мебельным и антикварным бизнесом. Только что открыли тут, в городе, магазинчик. Стрейкер утверждает, что Барлоу на закупках в Нью-Йорке. И еще — что они вместе работали в Лондоне и Гамбурге. По-моему, отличное прикрытие.
— Вы подозреваете этих людей по делу Глика?
— Покамест я не знаю, есть ли такое дело вообще. Но они объявились в городе примерно в то самое время.
— Думаете, Мирс как-то связан с двумя другими?
Паркинс откинулся на спинку стула и одним глазом глянул в окно.
— Это, — сказал он, — одна из тех вещей, которые я хотел бы выяснить.
12
В ясные, прохладные дни телефонные провода издают странное гудение, словно вибрируют от передающейся по ним болтовни. Этот звук — одинокий голос, летящий в пространстве, — не спутать ни с чем. Зимние заморозки и оттепели придали серым, занозистым телефонным столбам небрежный наклон и сделали не такими деловитыми и вымуштрованными, как столбы, закрепленные намертво цементом. Их основания черны от гудрона, если они стоят рядом с мощеной дорогой, или припудрены пылью, если дорога эта — проселочная. На поверхности столбов, там, где карабкались что-то исправить монтеры (в сорок шестом, пятьдесят втором или шестьдесят девятом), видны старые, побитые ветром и дождями метки от монтерских «кошек». Птицы — вороны, воробьи, скворцы, малиновки — усаживаются на гудящие провода и сидят в нахохленном молчании, возможно, слыша когтистыми лапками звуки чужой, человеческой, речи. Если так, их глаза-бусинки ничем этого не выдают. Город чувствует ход времени, а не истории, и, кажется, телефонным столбам это известно. Если положить на такой столб ладонь, можно почувствовать дрожь от идущих в глубине древесины кабелей (словно там заключены чьи-то души, которые отчаянно пытаются выбраться наружу).
