Двор был виден отлично. Газон до забора, канадская ярко-зеленая трава. То есть она это под снегом зеленая, а в заморозок похожа на серебристый мох, блестит на свету и ломается под ногами. Отец недавно стриг, газонокосилку специально купил, чтобы в порядке поддерживать, а теперь пожухнет, заморозок никакая канадская растительность не перенесет. Никого вроде.
Ворота. Ажурная ковка, произведение искусства, убрана стальными розами.
Круглов сощурился. Забор создавал зону тени, метра два, не больше, в этой тени…
Тоже никого. Даже кирпичи, из которых забор сложен, видны, и все.
– Нет никого вроде, – сказал он. – Совсем. Ты говоришь, он стоял за воротами?
– Он стоял с этой стороны! – с ужасом прошептала Аня. – С этой!
Витька шагнул назад.
– Он внутри! – продолжала Сомёнкова. – Мамочка…
– Он в дом не войдет, – сказал парень. – Нет, не войдет…
Он совсем не был в этом уверен.
– Мама, мама, мамочка… – причитала Аня под кроватью.
Круглов опустился на пол, подполз к ней.
– Вылезай, – сказал он. – Вылезай, нам надо вниз спуститься.
– Не хочу, – помотала головой девушка. – Я тут хочу…
– Вниз! – сказал настойчиво Круглов. – Вниз давай!
– Нет. – Сомёнкова задвинулась глубже, прижалась к стене. – Нет, я не вылезу!
– Говорю, пойдем отсюда, – он протянул руку. – Внизу лучше…
Топ.
Кто-то во дворе сделал шаг.
Аня прокусила губу, потекла кровь.
– Аня! Вылезай!
Но Сомёнкова растопырила локти и выставила перед собой меч, Витька понял, что просто так ее не вытащить.
Топ.
– Мама…
Девушка заплакала.
– Я не хочу… – всхлипывала она. – Зачем я сюда приехала… Зачем все это…
Круглов дотянулся до канистры с керосином, скрутил крышку.
– Сейчас я вылью его на пол, – пообещал он. – Керосин чертов. Тут два с половиной литра, между прочим. А потом подожгу, вот здесь у меня зажигалка. Как тебе это?
– Не надо…
Он капнул на пол керосина.
– Тогда вылезай.
– Я не хочу…
Витька чиркнул зажигалкой. Сомёнкова шустро вылезла из-под кровати.
– Я…
– Тсс! – Круглов приложил к губам палец. – Надо выходить и спускаться.
– Зачем нам спускаться? – хлюпая носом, спросила Аня.
– Мы должны контролировать дверь, – ответил парень.
– А с чего ты взял, что он войдет через дверь?
– Я знаю, он полезет через эту дверь.
Топ.
Уже совсем близко, почти под окном. Сомёнкова побледнела. Умудрилась побледнеть в бледном лунном свете, отметил Круглов.
– Держи, – он сунул ей канистру и лампу. – Смотри не урони!
Аня прижала канистру к груди.
– Меч отдай.
Витька попытался вывернуть рукоять, но Сомёнкова не отпускала, пальцы не разжимались, Круглов плюнул.
– Осторожнее только, он острый, – напомнил он.
И пополз к выходу из комнаты.
– Он смотрит, – сказала Аня.
– Кто?
– Ктулху.
Витька обернулся на картину. Ктулху как Ктулху, ничего и не смотрит. Хотя сама картина блестит от сырости и по краям чуть-чуть потекла, испортится, жалко… Сейчас, впрочем, не до Ктулху совсем.
– Он смотрел, – сказала Сомёнкова. – Я видела. У него глаза открывались…
– Вниз!
Парень пополз к двери, зацепился костылем за порог. Ане ползти оказалось сложней – и керосиновая лампа и меч мешали, но ни то ни другое она не выпустила.
Выбрались в коридор. Свеча, оставленная Кругловым, прогорела уже до половины.
– Ктулху смотрел, – повторила Сомёнкова. – Прямо на меня.
– Это эффект такой, – объяснил Витька. – Картина трехмерная как бы, специально так нарисована. Вроде с первого взгляда Ктулху как Ктулху, а если найти особую точку в комнате, так становится видно, как у него открываются глаза. Я целый месяц потратил, пытаясь эту точку найти, – а тебе сразу удалось. Везучая ты, Сомёнкова…
– Врешь! – Аня потрясла мечом. – Врешь, никакая она не трехмерная! Она обычная!
Свеча стрельнула воском и неожиданно оплыла до половины.
– Китайское все, к черту… Давай на первый поскорее.
Круглов достал ключ, закрыл свою комнату и стал спускаться вниз по ступеням, выставив вперед покалеченную ногу и отталкиваясь руками.
Сомёнкова пошла за ним.
Спустились на первый этаж.
Здесь пахло угаром и холодом, очень неприятное сочетание, отметил Витька, горло от него начинало болеть, и глаза слезились. И вообще, он отметил, что ощущение дома исчезло. Это больше не был его дом, какое-то постороннее строение, чужие стены, чужой запах, и за стенами, там тоже чужое. Или чужой. Бродит.
– Что делать будем? – спросила Аня.
– Ждать, – ответил Круглов.
– Чего ждать-то?
– Утра. Утром он уйдет, и мы выберемся.
– Выберемся… А я дома не сказала, куда пошла. Здесь меня искать вообще не станут…
– Вдвоем мы отсюда выберемся, – заверил Витька. – Вдвоем сможем, вот увидишь.
– А сколько сейчас времени?
– Не знаю. Все часы стоят. Мобильников не осталось.
Сомёнкова всхлипнула.
– Луна как зависла, не двигается совсем… – сказала она.
– Это так кажется. Просто время замедлилось, так всегда…
Они устроились на диване. Круглов вытянул ногу. Колено болело. Не так, как раньше, по-другому, уже боль стала более глубокой и абсолютной, если вчера он надеялся на то, что поболит и перестанет, то теперь понял, что не перестанет. Что-то неладно с коленом, как бы некроз не начался, гангрена. Слово очень ему не понравилось, он решил об этом больше не думать, достал из кармана пузырек с аскорбиновой кислотой, сжевал горсть.
– Что это у тебя? – без интереса спросила Аня.
– Аскорбинка. От воспаления.
– Дай мне.
Витька кинул пузырек, девушка высыпала в рот все остальное, стала хрустеть пилюлями.
– Теперь аллергия будет, – грустно сказала она. – Вся рожа распухнет.
– От аллергии не умирают, – успокоил Круглов.
– Это смотря на что аллергия. Может отек Квинке приключиться. Темнее вроде как стало…
– Это только кажется так, – успокоил Витька. – Кажется, что темнее…
– Нет, действительно темнее! Темнеет.
Парень пригляделся к окну. Действительно, темнеет. Причем непонятно из-за чего, туч вроде не видно. Такое впечатление, что луна стала светить слабее. Такого ведь не может быть? Или может?
– Зажигай свечи, – велел он. – Расставляй их вокруг и зажигай!
Сомёнкова наконец-то положила меч на диван и стала расставлять и зажигать.
– Свечки у тебя отсырелые какие-то, – она чиркала зажигалкой. – Совсем у тебя свечи никакие, не горят почти. И чего они не горят…
Действительно, свечи горели плохо, это и Круглов отметил. То есть совсем почти не горели, от каждой получался лишь малюсенький, с полногтя, огонек. Но ему казалось, что это не из-за отсыревания. Просто…
