всем литературным фикциям, совершенно несовместна с действительным существованием; но где же я был, и в каком состоянии? Я знал, что приговоренные к смерти умирали обыкновенно на аутодафе, и даже в самый вечер моего суда была отпразднована одна из этих церемоний. Привели ли меня опять в мою темницу, чтоб ожидать там следующего аутодафе, которое должно совершиться чрез несколько месяцев?.. Я тотчас понял, что этого быть не могло, потому что все жертвы были вытребованы разом, притом же в моей первой темнице, так как и в кельях всех толедских узников пол был вымощен камнем, и свет не был из нее совершенно исключен.
Вдруг ужасная мысль пришла мне в голову, и вся кровь моя бурным потоком прилила к сердцу; на несколько минут я снова впал в беспамятство. Придя в себя, я разом вскочил на ноги, содрогаясь каждой фиброй моего существа, и начал ощупывать руками вокруг себя и над собою во всех направлениях. Хотя ничего не попадалось мне под руку, но я боялся сделать шаг, чтоб не удариться о стены моей гробницы. Пот выступил из всех моих пор и холодными каплями застыл у меня на лбу; агония неизвестности сделалась наконец невыносима, и я осторожно двинулся с места, вытянув руки вперед и расширяя глаза, в надежде уловить откуда-нибудь луч света. Так сделал я несколько шагов, но все кругом было темно и пусто, и вздохнул свободнее. Мне показалось очевидным, что еще не самая страшная участь мне суждена.
Пока я продолжал осторожно подвигаться вперед, все бесчисленные, нелепые слухи об ужасах толедских темниц начали приходить мне на память. Странные вещи рассказывали об этих темницах – я всегда считал их за басни, – но, тем не менее, они были так страшны и таинственны, что о них говорилось не иначе как шепотом. Должен ли я был умереть с голоду в этом подземном мире мрака или меня ожидала еще ужаснейшая казнь?.. Что в результате должна была быть смерть, и смерть горькая – в этом я не сомневался: я слишком хорошо знал характер моих судей. Весь вопрос, мучивший и занимавший меня, состоял только в том, какого рода и в какое время воспоследует эта смерть.
Наконец мои протянутые руки встретили твердое препятствие: это была стена, по-видимому, сложенная из камней, очень гладкая, сырая и холодная. Я пошел вдоль ее, ступая с недоверчивостью по полу при воспоминании о некоторых рассказах. Однако ж таким способом никак нельзя было определить размер моей темницы, потому что я мог обойти кругом ее и возвратиться на прежнее место, не замечая этого, так как стена была везде ровная. С этой мыслью, я начал искать ножик, который был у меня в кармане, когда меня повели к суду; но его уже не было, и моя прежняя одежда была заменена платьем из грубой саржи. Я было хотел засунуть острие ножа в какую-нибудь расщелину стены, чтоб обозначить место, от которого отправлюсь. Это было нетрудно сделать и другим способом, но в беспорядке моих мыслей мне показалось, что это непреодолимая трудность.
Я оторвал от моего платья кромку и положил ее на землю во всю длину, прямым углом от стены. Обходя ощупью мою темницу, я должен был непременно наткнуться опять на этот лоскут, когда окончу круг. По крайней мере, я так думал, не взявши в расчет размера темницы и моей слабости. Пол был сырой и скользкий; несколько времени я шел на нем, спотыкаясь, потом поскользнулся и упал. От чрезвычайной усталости мне не хотелось вставать, и, оставшись в лежачем положении, я заснул.
Проснувшись и протянув руку, я нашел возле себя хлеб и кружку воды. Ум мой был слишком утомлен, чтоб размышлять об этом обстоятельстве, и я начал есть и пить с жадностью. Спустя несколько времени я опять принялся за свое путешествие вокруг тюрьмы и с большим трудом дошел наконец до куска саржи. В ту минуту, как я упал, я насчитал уже 52 шага, а в этот второй раз – еще 48 шагов. Следовательно, все вместе составляло сто шагов, и, считая два шага за ярд, я предположил, что темница имеет пятьдесят ярдов в окружности. Впрочем, я попадал на много углов в стене, так что никак не мог определить форму склепа, потому что я все не мог удержаться от мысли, что это склеп.
Меня не особенно интересовали эти открытия; я от них ничего не надеялся, но какое-то неопределенное любопытство побуждало меня продолжать их. Оставивши стену, я решился пройти в пространство по прямой линии; сначала я подвигался с чрезвычайной осторожностью, потому что почва была неверная и скользкая, но наконец ободрился и пошел с уверенностью вперед. Пройдя десять или двенадцать шагов, я зацепился ногой за остаток оборванной кромки моего платья и упал со всего размаху лицом вниз.
Растерявшись от падения, я не вдруг заметил довольно удивительное обстоятельство, привлекшее мое внимание несколько секунд спустя. Вот что это было: подбородок мой упирался в пол темницы, а губы и верхняя часть головы, хотя опущенные еще ниже подбородка, не дотрагивались ни до чего. В то же время мне показалось, что какой-то сырой пар и запах грибов поднимается ко мне снизу. Я начал щупать вокруг себя и вздрогнул, догадавшись, что упал на самый край кругообразного колодца, которого величину мне невозможно было определить в эту минуту. Ощупывая его края, мне удалось отделить от них небольшой кусочек камня, и я бросил его в пропасть, прислушиваясь к его рикошетам; в своем падении он ударялся о края колодца и наконец погрузился в воду со звуком, который повторило эхо. В эту минуту над головой моей послышался шум, как будто отворилась и тотчас же затворилась дверь, и слабый луч света, внезапно прорезав темноту, так же внезапно исчез.
Я ясно увидел, какая участь была мне приготовлена, и обрадовался, что случай спас меня от нее. Сделай я еще шаг, и не видать бы мне больше света! Эта избегнутая мною смерть имела именно тот характер, который я считал баснословным и нелепым в рассказах об инквизиции. Ее жертвы всегда обрекались на смерть или с жесточайшими физическими мучениями, или со всеми ужасами нравственной пытки. Мне суждена была эта последняя; нервы мои были до того расстроены долгими страданиями, что я вздрагивал при звуке собственного голоса и сделался во всяком отношении отличным субъектом для того рода пытки, которая меня ожидала. Дрожа всеми членами, я ощупью отступил снова к стене, решившись лучше умереть там, чем подвергнуться ужасам
