– Мы с Иркой туда ходили. Девушка молоденькая, так ее жалко… Влад, кто она? Тебе тот милиционер не рассказывал?
– Дочь бывшего хозяина усадьбы, – рассеянно ответил мой друг и тут же, словно опомнившись, переменил тему. – Как вы ее нашли? – спросил требовательно и строго.
– Здесь женщина ходила. Мы купались и увидели ее. Переплыли, чтобы познакомиться, а она ушла. Искали ее и наткнулись на могилку…
Опять таинственная женщина…
Что ей от нас нужно?
Почему она является нам, что мы ей сделали плохого?
И почему девчонки ничего нам не рассказали? Впрочем, разве они обязаны? Мы ведь тоже многое от них скрывали.
– А отчего она умерла?
– От несчастной любви, – ответил я.
– Колечко ее было?
Вопрос застал врасплох. Что это: женская интуиция или Таня знает больше, чем мы думаем?
– Все может быть, – ушел от ответа Влад, осмотрелся, сориентировался, по каким-то ему одному ведомым признакам и снова ломанулся в кусты.
Огонек мы увидели лишь, когда почти вплотную подошли к холмику. Крошечный оранжевый светлячок едва мерцал на вершине рядом с надгробным камнем. Он не мог конкурировать с яркой луной, и, как мы разглядели его с противоположного берега, оставалось неразрешимой загадкой.
Тоненькая восковая свечечка слезилась у подножия памятника, аккуратно вставленная в небольшую трещинку рядом с привядшим букетом полевых цветов. Тем букетом, который я, повинуясь внезапному порыву, сам сюда положил.
Когда это было?
Странно, я не мог вспомнить.
Все, связанное со временем, перемешалось в моей голове. Случившееся до накрывшей нас черной тучи, воспринималось, как нечто далекое, из другой жизни, не имеющей ничего общего с реальностью.
Реальностью ли?
Что, если мы спим, и все нам снится?
Подобная мысль возникала и раньше, я к ней привык и перестал удивляться ее нелепости. Однако, вслед за абсурдными предположениями, в голове стали появляться и рациональные.
До меня вдруг дошло, что мы не могли видеть огонек. И не потому, что его заслоняли кусты.
Свеча была тоненькая, восковая. К нашему появлению она успела сгореть едва на четверть.
Сколько она может гореть? Минут десять-пятнадцать. А мы блуждали уже не меньше получаса.
Кто ее зажег?
Вряд ли, Ирина. Не было у нее свечки, да и во всем нашем багаже тоже…
Я не мог оторваться от изображения девушки. Освещенное снизу, оно казалось рельефным и живым. Колеблющееся пламя двигало тени, словно игралось воображением, вынуждая меня поверить в изменяющуюся мимику на лице усопшей. Ее глаза, только что воплощавшие вселенскую грусть, вдруг задорно подмигивали мне и тут же снова становились печальными и загадочными.
Так не бывает!
Ведь она – жива и невообразимо прекрасна!
Я готов был в нее влюбиться, и она ждала этого. Я знал, чувствовал, видел! И мне было наплевать, что рядом находится жена, я забыл, зачем сюда пришел и что мы здесь делаем. Словно загипнотизированный удавом кролик, я мог воспринимать лишь прелестный образ, который неизвестный художник наделил такой силой, что он воспринимался живее и реальнее всего, что меня окружало.
Да и не было больше ничего.
Лишь мы вдвоем: я и девушка. Все остальное, расплылось, растворилось во Вселенной, стерлось из сознания, как нечто ненужное и ничего не значащее.
Я готов был броситься к манящему образу, слиться с ним, раствориться в нем, дабы избавиться от всего бренного, суетного и обрести покой.
Вечный покой…
Кто знает, может, у меня и получилось бы, как, наверное, получилось у тех других, которые исчезли тут до меня.
– Димка, ну Димка! Что с тобой такое… Очнись, миленький!!!
Голос Тани, едва слышимый и почти неуловимый, словно тихий шепот ветерка, который почти не воспринимается сознанием, долетал издалека, наверное, из иной галактики.
Сколько времени она меня звала?
Может, я и раньше слышал ее голос, но, одурманенный, не обращал внимания? Не воспринимал, потому что считал несущественным и ненужным для себя?
Лишь когда мощный толчок опрокинул меня на спину и глаза мои оторвались от глаз каменной Цирцеи, в голове начало проясняться.
Влад и Таня склонились надо мной.
– Что с тобой?
– Ничего. Уже все нормально…
Я поднялся, потряс головой, выгоняя из нее остатки дурманящего тумана, и тщетно пытался отыскать для себя ответ на тот же вопрос. Его не было и не могло быть, потому что нашему разуму далеко не всегда дано постигнуть происходящее. Единственное, в чем я больше не сомневался – в том, что женщина, погребенная под холмом, может быть очень опасной.
Я отвернулся от памятника, чтобы даже случайно не наткнуться взглядом на ее изображение. И снова замер в оцепенении.
– Ира? – спросил робко, хотя уже точно знал, что, стоявшая передо мной женщина, не жена Влада.
– Ира? Где Ира?
Влад и Таня смотрели на женщину, находившуюся всего в нескольких шагах от нас, и почему-то ее не видели. Да и я уже не был уверен, что вижу ее. Только что четкие контуры расплывались перед глазами, теряли очертания, пока не превратились в легкое облачко тумана, которое мгновенье спустя растворилось и исчезло.
– Димка, тебе плохо?
– Дружище, ты как себя чувствуешь?
– Привиделось, – еле выдавил, из себя.
Влад крепко держал меня, словно боялся, что я упаду, Таня вцепилась в мою ладонь, и я чувствовал, как она дрожит.
– Димулечка, все хорошо, все нормально, – успокаивала меня, словно маленького ребенка.
– Да-да, все хорошо, – покорно соглашался я, ощущая, что и вправду чувствую себя лучше.
Помутнение прошло, я вернулся в реальность и почти убедил себя, что стал жертвой галлюцинации.
Еще бы, после всего пережитого.
Ночная погоня за трактором, аномальная гроза, горящее кольцо на руке Ирины…
От такого винегрета любой свихнется может… А я, отнюдь, не супермен. Я – простой среднестатистический человечишка. Имею полное право на всплеск эмоций. И нечего меня осуждать или упрекать за это.
Правда, осуждать и упрекать никто не собирался. Наоборот, мне сочувствовали, меня жалели. И наплевать на избитое утверждение, что жалость – унижает. Я не чувствовал себя униженным. Трогательная забота самых дорогих людей была приятна и, наверное, необходима. Лишь благодаря ей я смог воспрять духом и снова ощутить себя нормальным человеком.
– Уже все хорошо!
Я даже осмелился посмотреть на памятник. И сразу пожалел об этом. Глаза девушки, освещенные уже почти догоревшей свечой, смотрели на меня осуждающе и с укоризной.
