Первый этаж. Второй. Третий. Спальня жены. Налево — комната Дарьи. Направо… «Блин, Дашку забыл разбудить! — вспоминает Мхов. — Ну и хорошо, не хватало, чтобы она всё это видела. А вдруг проснулась, испугалась, чёрт!» Вместе с чувством тревоги он испытывает неожиданное облегчение (разборка с сыном откладывается) и осторожно входит в комнату дочери.
Её кровать пуста, почему-то особенно пугающе выглядит отсутствие одеяла. Мхов чувствует, как немеет сердце, превращаясь в кусок холодного мяса. Всплески огня снаружи резко высвечивают комнату через окно. Мхов оглядывается, Дарьи нигде не видать. Слабо тянет сквозняком с той стороны, где балкон. Мхов спешит через комнату, распахивает приоткрытую застеклённую дверь. В первое мгновенье он не понимает, что за несуразный куль прилепился к высокой решётке в самом углу балкона. Потом догадывается: это Даша, завернувшись с головой в одеяло, наблюдает за трескучим огненным действом. Хорошо, что балкон в её комнате выходит на другую сторону дома, противоположную бассейну.
Мхов выходит на балкон, становится рядом с дочерью. Она, словно ждала, поднимает лицо, глядит из одеяльного кокона, словно мышь из норы.
— Прости, пожалуйста, — виновато пожимает плечами Мхов.
Дарья принюхивается.
— Загулял? — спрашивает она.
— Вроде того, — говорит Мхов.
— Ну ла-адно, — понимающе тянет дочь.
Тут канонада прекращается так же неожиданно, как и началась. Мхов показывает на опадающие в небе огни.
— Понравилось?
— Ага. Ещё будет?
— В другой раз.
За углом дома слышны приближающиеся убитые голоса. Похоже, траурная процессия на подходе.
Мхов берёт дочь в охапку вместе с одеялом, уносит в комнату, укладывает в постель.
— Спи, — говорит он, подбираясь поближе к окну.
— А ты чего? — интересуется Дарья.
— Да я сейчас. Тут это…
Отодвинув край занавески, Мхов выглядывает в окно. Пьяненькая Надежда, обняв за плечи рыдающую в три ручья Марию, ведёт её к крыльцу.
— Ну, тогда расскажи что-нибудь, — предлагает Дарья, — или спой.
На лужайку перед домом гуртом выходят гости. Они переговариваются между собой, но что именно они говорят, Мхову не слышно. Надежда с Марией поднимаются по лестнице, входят в дом. Карина и Ольга напутствуют их снизу.
— Рассказать? Спеть? — бормочет Мхов.
— Что-нибудь, — повторяет Дарья.
— Сейчас, сейчас, — говорит Мхов.
Он достаёт мобильный телефон, набирает номер Талгата. Он видит, как тот лезет в карман, прикладывает трубку к уху.
— Слушаю.
— Талгат.
— А?
— Талгат, это я.
— Это ты, что ли? А ты где?
Талгат крутит головой, оглядывается по сторонам.
— Да в доме я. У Дашки.
— А…
— Талгат, скажи всем, пусть разъезжаются. Ладно?
— Понял. Ты-то как?
— Да всё нормально. Пусть не беспокоятся.
— М-м. А с немчурой что делать?
— А что с ними делать? — удивляется Мхов.
— Ну, я не знаю. Мы их немножко отпиздили. Анан сагыим… Они к своему трейлеру подались. Охрана, опять же, в недоумениях.
— Да ничего этого не надо, — морщится Мхов. — Пусть едут.
— Ну, понял. Может, остаться с тобой?
— Не, не надо. Спасибо. Всё нормально.
— Ну, тогда ладно.
— Счастливо.
Мхов видит, как Талгат что-то быстро говорит остальным гостям. Те кивают головами, достают мобильники, звонят своим водителям, ждущим на автостоянке за гаражом.
— Ну пап! — подаёт голос Дарья.
— Всё, всё, — Мхов с натугой соображает, что бы такое рассказать или спеть дочери на сон грядущий.
— Значит, это… м-м… как там…
Купила мама Лёше
Отличные галоши.
Галоши настоящие,
Красивые, блестящие!
«В рот компот! — потрясённо думает Мхов, механически воспроизводя слова и мелодию. — Почему это? Откуда? Зачем возникла в голове эта никогда раньше не вспоминаемая песенка, которую часто в детстве напевал ему отец? Про маленького мудака Лёшу, испортившего в грязи новые галоши. Лёша. Вот именно». Сквозь бред сегодняшней ночи до Мхова доходит, что он и думать забыл про сына. Так что, как минимум, мордобоя не будет, а значит, не всё потеряно. И это хорошо, несмотря на то, что всё очень плохо. Как, бишь, там, в оконцовке-то?
И он, забывшись, мрачно вполголоса выкрикивает окончание песни:
А он не понимает,
За что его ругают!
А он не понимает,
За что его ругают!
За окном автомобили гостей одна за другой покидают двор. Последним тяжело вываливается за ворота немецкий трейлер.
«Генуг унд аллес», — думает Мхов.
Но для немцев если это и был «конец», то ещё отнюдь не «всё».
Дверь приоткрывается, в комнату заглядывает Надежда.
— Кирилл Олегович, — опасливо зовёт она.
— Ну что, спи? — подмигивает Мхов дочери.
И выходит, плотно притворив за собою дверь.
Надежда, сложив ладони лодочкой у груди, смотрит в сторону, что-то пьяно талдычит, а что — не разобрать. Мхову почему-то становится смешно.
— Надежда! — театрально восклицает он. — Мой компас земной!
Соседка испуганно замолкает.
— Иди домой, Надя, — велит ей Мхов.
— Кирилл Олегович! Я… она… — волнуется женщина.
— Иди, иди.
Мхов берёт её под руку, тихонько подталкивает в сторону лестницы.
Надежда нерешительно идёт прочь и всё оглядывается, оглядывается…
— Не беспокойся. Иди.
Мхов машет рукой ей вслед.
Дождавшись, пока её нетвёрдые шаги перестают быть слышны, он несколько секунд раздумывает, потом решительно направляется в сторону жениной спальни.
Тем временем «опель» с трейлером на прицепе выбирается из посёлка и, полосуя ночь длинным светом фар, припускает по дороге в направлении шоссе. Сидящий за рулём Карл-Хайнц то и дело облизывает разбитую губу, трогает пальцем шатающийся зуб. Рядом на пассажирском сидении сопит Фридрих, он прижимает к заплывшему глазу банку с пивом.
— Hay, hat keinen Angst, Kamerad, — Эй, не бзди, товарищ, — насмешливо тянет Карл-Хайнц. — Leicht davongekommen, es wird etwas zu Errinerung… — Легко отделались, будет что вспомнить…
— Mussen sich umziehen, — Надо переодеться, — ворчит Фридрих, — sind nass wie die Maeuse. — а то мокрые, как мыши.
— Gehen auf den Strassenbahn, machen wir eine Pause, umziehen sich in das trockene, — На трассу выедем, остановимся, переоденемся в сухое, — решает Карл-Хайнц. — Gib mich rauchen. — Дай закурить.
Фридрих достаёт из бардачка пачку «Житана», прикуривает себе и товарищу.
Некоторое время они едут молча. Потом Карл-Хайнц вдруг начинает тихо ржать.
