Прошло, должно быть, не более минуты, но вода успела значительно подняться, добравшись до груди. Ничего не понимая и совершенно одурев от холода, я оперся о мокрую стену и попытался шагнуть вперед. Что-то надо было срочно предпринимать, придумывать некую спасительную соломинку, но сонная апатия сковала члены, напрочь затуманила разум, лишив сил противодействовать действительности.
Впрочем, было ли окружающее действительностью? Вряд ли… То есть происходящее и впрямь до ходило до сознания, выводы, подсказываемые осязанием и обонянием, ничуть не расходились с тем, что я наблюдал собственными глазами, однако странность заключалась в том, что все это не вызывало адекватной реакции. Я не ужасался и не впадал в панику, хотя должен был бы по идее испугаться. Сжавшись в колючий ком, я покорно ждал появления чего-то, чем должно было завершиться это кошмарное действо. И тело действовало только потому, что я не мешал ему действовать. Так руки выброшенного в волны сами собой начинают бить по воде, а мышцы повешенного судорожно сокращаются, пытаясь в последнем усилии вырвать умирающую плоть из цепкого аркана смерти. Оцепенев разумом, я пытался шагать, хотя двигаться против течения было чертовски сложно. Но выбора не оставалось. Тоннель предлагал всего-навсего два направления, и каким-то нутряным чутьем я понимал, что шагать следует именно вперед, а не назад. Каменный пол скользил под ступнями, я то и дело погружался в воду с головой. Мышцы стягивало судорогой, и, подобно спущенному на дно водолазу, мне приходилось наклоняться вперед под острым углом, чтобы не позволить течению снести меня назад.
Что-то толкнулось в колено, и я непроизвольно дернулся. Нечто темное и лохматое вынырнуло из воды, заставив меня отшатнуться к стене. Утопленник глядел на мир остекленевшим взором и, видимо, за что-то зацепившись, то всплывал, то снова погружался. Волосы на его голове развевались темной ожившей гривой, кожа была мертвенно-синей. Узнать его не представляло особого труда. Рядом со мной поплавком покачивался тот самый охранник, что отправился с Гансом на поимку уцелевшего начальства. Стоило мне об этом подумать, как поблизости от охранника всплыл Лафа. С искаженным лицом и оскаленным ртом, с капроновой удавкой на шее. А вода продолжала пузырить, словно под дождем, и подобно грибным шляпкам тут и там на поверхность показывались головы мертвецов. Изрешеченные осколками Мороз и Паша-Кудряш, ухмыляющийся и разорванный пополам Бес, Витек, чьи умоляющие глаза по сию пору напоминали глаза святого с иконы, какой-то вовсе неузнаваемый покойник с исполосованным бритвой лицом. Всплывали и другие, кого я не мог толком разглядеть, но вся эта гоп-компания невообразимым образом колыхалась вокруг меня, словно стая мальков возле лакомой наживки. Они не были живыми, но несуразность ситуации мало-помалу все же доходила до обмороженного сознания. Туман в мозгах рассеивался, и, выхватив дрожащей рукой «Беретту», я прицелился в ближайшее от меня лицо.
Выстрел прогремел оглушающе. Ствол пистолета, ещё не освободившийся от воды, вспучило и разорвало. Однако пуля свое дело сделала, пробив череп Лафы, заставив мертвые глаза зажмуриться. Эхо грохота унеслось во мглу и, наткнувшись на некую преграду, покатилось назад. Но теперь в нем слышалось нечто чужеродное. И по толчкам прибывающей воды я понял, что оттуда из глубин подземелья ко мне приближается некто большой, способный запросто гнать перед собой вал воды. Кого-то я сумел растревожить своим злым выстрелом.
Вопрос ещё не успел сложиться в голове, когда слуха коснулись знакомые перекаты. Это снова был рык, записанный Августом на пленку! Я похолодел. Сейчас рык звучал значительно Громче, и было в нем что-то торжествующее, предвкушающее скорую победу. Так рычит лев, зная, что кругом джунгли и что у заблудившегося путника кончились патроны. Ждать долее становилось невыносимым, и палец по собственной инициативе рванул спусковую скобу. Изуродованная «Беретта» раз за разом выплевывала пули в черный зев тоннеля, а в ответ приходило взрыкивающее эхо. Труп Мороза подплыл ближе, окоченелая рука фамильярно легла на плечо. Наверное, я закричал, потому что волна накрыла рот. Я захлебнулся и раскашлялся. И снова последовал удар. Точно некто опытный, аккуратно соразмеряя силу, колотнул ладонью по виску. Мозг встряхнуло, словно содержимое консервной банки, извилины и нейроны, подобно стеклышкам в калейдоскопе, сложились иным узором, вернув мир привычного и устойчивого.
- Что там, босс? Никак черный ход?
Я стоял, оглушенный, не слыша обращенного ко мне вопроса.
- И откуда что взялось! Мы-то, главное, мимо ходили, а, один хрен, просмотрели! Как вы догадались?..
Мир действительно восстановился, мы снова находились в «Харбине». Чуть нагнувшись, я заглядывал в темный провал за отодвинутым в сторону шкафчиком. Позади взволнованно топталась охрана. Гоша-Кракен, сжимая в своих немузыкальных пальчиках «Макаров», норовил заглянуть между мной и шкафом.
- Запах какой-то чудной!
- И толчками идет! Чуете?..
Вот тут меня пробрало по-настоящему! Наверное, было - с чего! Мир вновь утвердился на спины законных китов: заоконный пейзаж, половицы под ногами, эти парни - все было привычным и объяснимым. И костюм на мне был абсолютно сух, и «Беретта» продолжала упираться рукоятью под мышку, однако чертов запах - тот самый, что я ощущал в бредовом своем видении, что посетил на той роковой поляне близ повешенных ребят Флопа, не желал исчезать. Он шел из провала толчками, бил в ноздри кисловатым ядом.
Подумалось вдруг странное, о чем никогда бы я не подумал раньше. Ведь бред и явь - всего-навсего два мира! И существуют врозь лишь до поры до времени. Пока нет связного. Да, да! Пока нет связного!
Пот выступил у меня на лбу. Помнится, нить Ариадны выводила из подземной обители на свободу, спасая от монстров и неминуемой гибели. Но та же нить могла вывести наружу и монстров! Счастье, что это всего-навсего миф, что потусторонние миры не связаны между собой потайными каналами. Только. так ли это на самом деле? Что, если в реалиях все обстоит по-другому? И что будет, если искомая нить однажды объявится?
Связной между мирами…
Меня точно зациклило. Я не мог стронуться с этой мысли, подошвы приклеило к роковому пятачку.
Впрочем, это нельзя было именовать мыслью. По той простой причине, что это не могло родиться в моем мозгу. Как не мог жутковатый запах просочиться из бреда в явь. Не мог, однако просочился! И даже парни, стоящие за моей спиной, что-то почувствовали…
Я содрогнулся. Черт возьми! С ума мог спятить один, но все сразу - это уже слишком!
