— Открывай, — закатал рукава, подставил ладони, — Лей!
Вытер полотенцем.
— Вытряхивай все…
На гальку посыпалось разноцветьем коробок и бинтами. Мезатон… Инъекцию делал подкожно, в обнаженный красным топом живот. Прижал ваткой, отбрасывая шприц. Что там с венами?
— Вскрывай! — перебросил упаковку Оксане.
Мимоходом отметил, как сноровисто, без суеты она надрывает полупрозрачный блистер, аккуратно извлекает шприц, пальцы твердые, ловкие. Он сломал ампулу с преднизолоном. Приготовил укол. Вновь пошлепал по локтевому сгибу, ни черта толком… Ладно, некогда. В вену попал с первого раза, медленно вдавил поршень. Все! Сорвал жгут… Сейчас все из машины выкинуть, оставить только водительское сидение, накидать спальников поровнее… И капельницу можно, физраствор есть. Хуже не будет. Оксану непременно с собой, присмотрит…
У Вики в уголке глаза набухла слеза. Нос заострился, тени на щеках легли глубже. Разом запали виски. Она вытянулась в струнку — он видел, когда люди вот так вот вытягиваются, окончательно, без возврата, — выдохнула.
И остановилась.
Пульса не было. Всхлипнула Оксана, в отдалении бормотал Кожух. Ветер шевельнул волосы надо лбом Вики, облака тенями ползли по ее лицу. И его сердце продолжало биться, сильно и ровно, толкая по телу то, что было в нем от несчастливой, склонной к мистике деревенской девчушки и его собственной неведомой матери, но уже неживое, остывающее и ядовитое, как некроз.
* * *
Когда Степан начал делать массаж сердца, Виктор отступил за машину, а потом — боком, боком, по-крабьи, — перекатился к палатке. Кровь унялась, но ощущение, что у него вместо носа выросла килограммовая свекла, клонило голову к земле. Начали заплывать глаза…
Значит, все это был не сон. Вернее, не все — сон. Он действительно растолок таблетки, но как умудрился подсунуть их Вике — решительно не помнил. Но это теперь не важно. Он нащупал в складках спальника карабин. Надо выбираться. Черт его дернул тащиться в магазин в той деревеньке?! К старику вязаться?! Вспомнят ведь. Все вспомнят. Навороченную внедорожными ништяками Ниву вспомнят, девок и высокого симпатичного балагура в клетчатой ковбойке…
«Хау! Дерсу Узала! Белку в глаз бил, однако!»
— Дыши, Вика! Дыши!..
Сергачев прижал к себе «Вепря». Как в кино, ей-богу! Тяжесть оружия убеждала: нет, все взаправду, по-настоящему, доктор.
«А ведь больше тебя так называть не будут…»
Нестерпимо стало себя жаль. Как же так все запуталось-то? Отличное место в клинике, хорошие перспективы и на работу, и на жизнь… Необременительную работу и обеспеченную жизнь. Туго накрахмаленный халат и обязательный чай от сестрички. И лимон, нарезанный аккуратными дольками. От сестрички тоже вкусно пахнет, и под халатом у нее ничего нет, кроме всегдашней готовности, необременительной, без особых претензий, в рамках, так сказать, служебных обязанностей, но за отдельные привилегии, для него пустяковые. Все просто и ясно: дофамин, серотонин…
Ничего этого теперь не будет.
И даже петтинга с Кариной не будет…
Он покатал внутри спальника оставшиеся патроны. Он же ничего не делал! Он не давал этой дуре никаких таблеток! Когда?! Ну, вытряхнул их из блистера по пьяни, может быть, даже растолок, но давать — нет! Не было этого… Она умерла от чего-то другого, от другого!
У патронов были скользкие бока. Не маслянистые, а именно скользкие и жирные, какими бывают некоторые виды пластика. Они глухо перестукивались под плотной тканью: «Докажи, докажи, до-ка-жи!»
Виктор вздохнул, кое-как натянул ветровку, бумажник с водительским удостоверением положил во внутренний карман. Сначала нужно еще добраться до мест, где тебя станут слушать. Слушать и разбираться. Где можно подключить связи, позвонить, заплатить, в конце концов… Пока снаружи только тараканий царь с мертвой возлюбленной на руках под деревом Истины и испуганная девчонка-художница с бурным воображением.
Но выходить надо…
Солнечный зайчик сидел на капоте «Нивы», пуская слепящие лучики. Сергачев, держа карабин наперевес, осторожно обошел машину спереди, вытягивая шею. Вика лежала там же и в той же позе, только голова запрокинута: ну да, он же ей вентиляцию, наверное… Смятым комком поодаль валялась сумка, разноцветным конфетти разбросаны коробочки с лекарствами, пакеты, бинты. Резиновый жгут свернулся дохлой змеей прямо на камнях, нагретых солнцем. Степан сидел на коленях рядом с трупом и таращился на свои руки. Оксана сгорбилась в сторонке и беззвучно плакала.
Воздух тек в легкие, густой, как сметана. Сергачев навалился грудью, ноги не гнулись, под подошвой хрустнуло. Степан поднял голову.
— Что, Витя, надумал-таки пострелять?
Узкогубый рот перекосило, словно топором рубанули. Оксана охнула.
— Послушай, послушай, — заговорил Сергачев. — Я ей ничего не давал, понял?! Понятия не имею, что там с ней случилось…
— Конечно, — отозвался Степан, отводя руку за спину и кренясь, — Ну, разумеется…
— Мы должны ехать в город, сейчас же… Там разберутся…
— Нуда…
Он что-то взял там, за спиной. Звук скребущего по камням металла насторожил Сергачева, и нож на поясе — в чехле камуфляжной окраски, — притягивал взгляд. Щипало заплывшие глаза, вспотели ладони, карабин в руках сделался скользким, и мокрый палец все никак не мог толком упереться в планку предохранителя.
— Мы поедем, — Степан поднялся на одно колено, — Только сначала…
В опущенной руке Виктор увидел лопатку, ту самую, которую зачем-то взяла Вика перед тем, как…
— … ты отдашь мне оружие, — закончил Степан и встал.
Он двинулся в обход Вики прямо на Виктора.
— Не, не, не… — Сергачев хотел покачать головой, но воображаемая свекла вместо носа превратила простое движение в американские горки, перед глазами все закачалось, понеслось: облачное небо, поросший пихтами берег, галечная коса и тальник, моргающий светлой изнанкой острых как бритва лезвий. Степан в этом мельтешении двигался рывками, попадая в размытый фокус, словно освещался стробоскопической вспышкой. Ближе. Еще ближе…
Закричала Оксана. Виктор дернулся на крик. Большой палец, сорвал-таки предохранитель. Степан с перекошенным лицом озарился новой вспышкой. Совсем рядом. Он прыгнул. Сергачев рванул спуск. В руках дернулось, грохнуло. Кисло и дымно запахло порохом. Степана ударило и отбросило назад, лицом вниз. Лязгнула о камень лопатка. Носы ботинок вспахали галечный берег. Тело замерло в ногах Вики. У правого бедра растекалась черно-красная лужица…
Частый, чавкающий хруст просочился сквозь эхо выстрела, застрявшее в голове.
Сергачев вскинул приклад к плечу, повел стволом.
Оксана, запрокинув голову, словно олениха, мчалась по косе в сторону заводи. Виктор положил палец на спусковую скобу. Помедлил несколько секунд. Как же все так запуталось, а? Потом поймал в прицел скачущую фигурку, и между двумя ударами сердца, прошептал: «Двадцать два»…
Выстрелов не услышал, только дважды толкнуло в плечо.
Кофта на боку Оксаны взорвалась клочками, брызнула каплями. Тело швырнуло ничком…
— Ехать надо, — пробормотал Сергачев белыми губами, и лизнул запекшуюся кровь.
Потом всхлипнул, медленно осел на камни и сунул дымный ствол в рот…
* * *
— Оксана. Оксана!
Солнце цеплялось за Ведьмин палец умирающими лучами, но еще слишком яркими. Она прикрыла глаза рукой, слабой и вялой, как пустой пожарный рукав у кабинета истории искусства. И такой же тяжелой. Правый бок онемел, юркие червячки щекотно копошились под кожей. Ее подташнивало.
— Оксана.
Она повернулась на голос.
Серая маска с грязными ручейками пота на щеках склонилась над ней. Безгубая щель рта, черно-раскосые прорези глаз над блестящими скулами, узкий подбородок с пучком щетины. Степан. На себя не похож. Наверное, потому что мертвый.
Их обоих застрелили из-за того, что Вика умерла…
Легкие вдруг сжались, затряслась челюсть. Оксана уронила руку, бешено вращая глазами, и попыталась сесть.
