Милош Урбан - Семь храмов

Я хотел было возразить, но промолчал. Он был прав. Гмюнд какое-то время задумчиво и с интересом глядел на меня. А потом добавил:

— И все же вы могли бы проверить вашу гипотезу. Расскажите ему о своем предположении, что Пенделманова погибла из-за того, что слишком… добросовестно относилась к своим профессиональным обязанностям. Если ее работа и впрямь была связана с городской застройкой, Олеярж не станет скрывать от вас этот факт. Поверните беседу таким образом, чтобы он сам заметил связь между делом Пенделмановой и новым убийством, и последите за его реакцией. Потом мы все вместе ее обсудим и, возможно, узнаем что-то новое.

Я согласился. С удивлением обнаружил, что еды больше не осталось: вернее, вся она перекочевала в мой живот. Я все съел. И не почувствовал вкуса снеди, которую машинально закидывал себе в рот — под гипнотизирующим взглядом Гмюнда я словно не отдавал себе отчета в том, что делаю. Я допил свою рюмку. Внезапно на меня навалилась усталость, веки отяжелели. Мне не хотелось уже размышлять об убийстве архитектора Ржегоржа и о видении в Слупском храме, я мечтал только о сне без сновидений. Поднявшись, чтобы уходить, я пытался скрыть, что колени у меня подгибаются.

Прунслик проводил меня до гостиничного холла. Подремав на подоконнике, он снова был как на пружинах. Когда я протянул ему руку, он приподнялся на цыпочки и приглушенным голосом сказал:

— Story, как из Торы, а, господин К.? И только нечистый знает, чем все закончится.

Я был слишком утомлен после ужина и волнующей беседы, чтобы задумываться над его загадками, к тому же я начал к ним привыкать. Как и ко всему прочему.

Предыдущий день, ушедший ночью, пока я был в счастливом забытье, вернулся ко мне, словно бумеранг, на следующее утро. Я уже знал, как это больно, подобное случалось со мной и прежде.

Я, пошатываясь, добрался до ванной. После ужина, заказанного вчера для меня Гмюндом, мне было муторно, зеркало отражало мое опрокинутое лицо; из-за того, что я выпил слишком много вина, под глазами появились фиолетовые круги. Стоило мне только вспомнить о ногах на флагштоках перед Центром конгрессов, как содержимое желудка рванулось вверх.

Увидев меня за завтраком, госпожа Фридова молча встала из-за стола, наполнила стакан водой из-под крана и бросила туда таблетку растворимого аспирина. Она наверняка решила, что я был в пивной, но мне совершенно не хотелось разубеждать ее. Я ждал, что она вот-вот начнет ворчать, что я совсем опустился — а я знал это и без нее. В последнее время она снова подобрела ко мне. Твердила, что я должен подыскать постоянную работу и перестать шататься по городу — и уж тем более по ночам, что она подчеркивала особо. Я, мол, и так болен, причем именно из-за этого. Я молил Бога, чтобы она не отказала мне от квартиры.

Уйдя в свою комнату, я решил позвонить Олеяржу. Набирая номер, я случайно глянул на свою виноградную лозу. Дни, когда ей было у меня хорошо, давно миновали. Теперь она казалась совершенно засохшей. Я сказал себе, что, выходя на улицу, непременно захвачу ее и прямо вместе с горшком выброшу в мусорный бак. И тут же забыл об этом.

Олеярж нервничал, он попытался отделаться от меня, заявив, что ему некогда. Когда я стал настаивать и упомянул о Пенделмановой, он разозлился еще больше. Но прежде чем бросить трубку, все же промямлил, чтобы я зашел к нему в конце недели. На вопрос, когда ему удобнее — утром или ближе к вечеру, мне ответили короткие гудки. Я расстроился, что полковника совсем не заинтересовали мои слова. Едва я положил трубку, как телефон зазвонил. Это оказался Загир. Ему, мол, нужно поработать в городе, так что, если я свободен, я мог бы составить ему компанию. Я обрадовался, потому что перспектива провести целый день в одиночестве страшила меня. Сказал себе, что на этот раз не стану обращать внимания на его болтовню, и вдруг понял, что почти соскучился по неунывающему инженеру. Я продиктовал свой адрес, и он пообещал за мной заехать.

Он появился на четверть часа раньше и сигналил под окном до тех пор, пока я не выглянул. Не выходя из машины, он помахал мне в знак того, что мы можем отправляться. Госпожа Фридова, которая посмотрела в окно в соседней комнате, заявила, что ни за что бы не села в машину к человеку, который так бесцеремонен. Интуиция ее не обманывала.

Я сидел рядом с Загиром в его спортивном автомобиле и чувствовал себя крайне неуютно. Я старался не показывать, насколько мне страшно, но инженер все равно наверняка заметил, как я напряжен и как крепко вцепился в ручку над дверцей. Я поражался, что он так ловко управляется с газом, тормозом и сцеплением — тремя металлическими рычагами, приделанными к рулю. Я спросил, надо ли было сдавать специальные экзамены, чтобы получить разрешение так ездить. Он сказал, что надо было, но что ему на это наплевать.

Мы все спускались и спускались на бешеной скорости вниз по склону к Голешовицкому мосту, и я молчал и воображал, как именно мы умрем — столкнемся со встречной машиной или врежемся в ограждение. Впрочем, подобные страхи всегда посещали меня, когда я ехал в машине, именно поэтому я даже не задумывался о получении водительских прав. Мысль об изуродованных телах, зажатых внутри груды лакированного металлолома, кровавый призрак ребенка, которого я мог бы случайно сбить на дороге, давно уже лишили меня желания нести ответственность за то или иное четырехколесное смертельное оружие.

Въехав на мост, мы немедленно увязли в пробке. Я вздохнул с облегчением и наконец-то позволил себе разжать правую руку, которой цеплялся за дверцу с такой силой, что костяшки пальцев даже побелели. Загир закурил и приоткрыл окошко. Он выглядел озабоченным: жадно затягивался, нетерпеливо постукивал по рулю короткими пальцами. Я подумал злорадно — так тебе и надо, нечего было подвергать опасности мою жизнь. Искоса я рассматривал его профиль — черты европейские, однако смуглая кожа и черные, поредевшие надо лбом кудрявые волосы говорят о восточном происхождении. Я подумал об этом еще тогда, когда впервые услышал необычную фамилию, теперь же при виде его крупного носа и маленьких черных глаз я окончательно уверился в правильности своей догадки. Мне хотелось спросить о его корнях, но я стеснялся, боясь показаться бестактным. Однако он сам заговорил об этом.

Его отец был авиамехаником. В пятидесятые годы он приехал в Прагу из Азербайджана, чтобы освоить чехословацкие спортивные самолеты. Познакомился с чешской девушкой, у них родился ребенок. На скорую руку сыграли свадьбу, однако молодая жена не захотела отправляться в Азию. Последовал развод, договорились об алиментах. Отец был мусульманином; хотя дома ему и приходилось скрывать свою веру в Аллаха, он твердо решил вернуться на родину. Он происходил из старинной обеспеченной семьи, которая при коммунистах еще больше разбогатела. Дед занимал какой-то высокий пост и был лично знаком со Сталиным. В семье рассказывали, будто Сталин собирался отправить его в отставку, но не успел, потому что умер. Вскоре отец Загира погиб, разбившись на реактивном самолете где-то в пустыне. Однако деньги на образование ребенка продолжали исправно переводиться: их давал дед, который знал внука только по фотографиям.