Забудь о нем, Рази, его здесь нет. И его здесь не будет.
Как и всегда, эта простая мысль наполнила ее радостью и чувством благодарности. Ей говорили — в основном на кружке терапии в «Д и С», — что эйфория пройдет, но пока ей трудно было в это поверить. Она — сама по себе. Она сбежала от монстра. Она свободна.
Рози захлопнула дверцу холодильника, обернулась и оглядела комнату. Мебель в ней была лишь самая необходимая, а украшения — кроме ее картины — вообще отсутствовали. Тем не менее при виде каждого предмета ей хотелось кукарекать от восторга. Здесь милые кремовые стены, которых никогда не видел Норман Дэниэльс, кресло, с которого Норман Дэниэльс никогда не сталкивал ее за то, что она «больно умная», телевизор, который Норман Дэниэльс никогда не смотрел, издавая храп, когда передавали новости, и хохоча от повторов «Всего семейства» и «Оваций». И что самое замечательное, здесь не было ни одного уголка, где бы она сидела, плача и потирая ушибы. Потому что его здесь не было. Его здесь не будет.
— Я сама по себе, — пробормотала Рози… Она буквально задохнулась от счастья и подошла к картине.
Хитон светловолосой женщины, казалось, почти сиял при свете поздней весны. Она-то, конечно, женщина, подумала Рози. Не леди, но уж наверняка, не девка. Она стояла там, на вершине своего холма, бесстрашно взирая вниз на разрушенный храм и разбитых богов…
Богов? Но там же только один… разве не так?
Она увидела, что на самом деле там было два бога — один, лежавший навзничь и безмятежно смотревший со своего места, возле поверженной колонны, вверх, на тучи, а другой — чуть поодаль, справа. Второй смотрел вбок, сквозь высокую траву. Были видны лишь белый край каменной брови, одна глазница и мочка уха, остальное скрыто. До сих пор она не замечала его, но что с того? Вероятно, в картине отыщется еще множество мелких деталей, которых она до сих пор не заметила, — как на одном из тех рисунков-загадок из серии «Где Вальдо?», полных подробностей, которых поначалу не замечаешь, а потом…
Все это полная чушь. На самом деле картина очень проста.
— Ну, нет, — возразила она себе, — была проста.
Она вспомнила рассказ Синтии про картину в доме священника, в котором та выросла… «Де Сото смотрит на запад». Синтия сидела перед ней часами, наблюдая за тем, как движется река.
— Она выдумщица, — сказала Рози и подбежала к окну с намерением открыть его, чтобы комната наполнилась вечерней свежестью. В окно донеслись ослабленные расстоянием голоса ребятишек с детской площадки в парке и ребят постарше, игравших в бейсбол.
— Выдумщица, только и всего. Все дети так делают. Я делала это сама.
Она положила палочку под створку окна, чтобы оно не закрывалось, — если этого не сделать, оно скоро с треском захлопнется, — и обернулась, чтобы вновь взглянуть на картину. Что-то в ней снова поразило ее. Складки на розмариновом хитоне стали другими! Их характер изменился, потому что изменила свое положение женщина, носившая тогу, тунику, или хитон, или что там это такое.
— Ты спятила, если вправду так думаешь, — ошарашенно прошептала Рози. Сердце ее громко стучало. — То есть совсем рехнулась. Ведь она же нарисованная, верно?
Она знала. Тем не менее она, вплотную подавшись к картине, всматривалась в нее. И оставалась в такой позе, с глазами менее чем в четырех дюймах от женщины, нарисованной на вершине холма, почти полминуты сдерживая дыхание, чтобы не запотело стекло, закрывавшее картину. Наконец она отодвинулась и с облегчением вдохнула воздух. Неровности и складки на хитоне нисколечко не изменились. Теперь она в этом убедилась. Это просто воображение играет с ней шутки после долгого дня — дня, прошедшего чудесно и одновременно полного стрессов.
— Да, но я сегодня с твоей помощью преодолела себя и победила, — сказала она женщине в хитоне. Разговаривать вслух с женщиной на картине казалось ей вполне нормальным. Кому от этого плохо? Да и кто об этом узнает? А тот факт, что светловолосая спокойно стояла спиной к ней, каким-то образом внушал веру, что та действительно ее слушает.
Рози подошла к окну, облокотилась на подоконник и выглянула наружу. На другой стороне улицы хохочущие ребятишки катались на роликовых досках или раскачивались на качелях. Прямо под ней у тротуара пыталась припарковаться машина. Было время, когда вид подъезжавшей вот так машины вселял в нее ужас. Она представляла занесенный над ней кулак Нормана со сверкающим кольцом, на котором выгравированы слова «Исполнительность, Верность, Готовность к Подвигу». Слова становились все больше и больше, пока не заполняли весь ее мир, но… Это время прошло. Слава Богу.
— Мне кажется, я на самом деле неплохо справилась с работой, — сообщила она женщине на картине. — Я знаю, Робби во мне не сомневался, но вот кого мне нужно было действительно убедить в этом, так это Роду. Знаешь, я думаю, она уже была готова невзлюбить меня, как только я вошла, потому что меня нашел Робби.
Она снова повернулась к картине, как женщина поворачивается к подруге, желая узнать по выражению ее лица, какое впечатление произвели на ту ее слова, но женщина на картине, разумеется, продолжала смотреть с холма вниз на разрушенный храм, обратив к Рози спину.
— Ты же знаешь, какими стервами мы порой бываем, — сказала Рози и рассмеялась. — Только я и вправду думаю, что расположила ее к себе. Мы прошли всего пятьдесят страниц, но к концу я уже читала гораздо лучше, а кроме того, все эти старые дешевые издания очень короткие. Ручаюсь, я смогу закончить в среду к полудню, и знаешь, что самое удивительное? Я получаю почти сто двадцать долларов в день — не в неделю, а в день. Для записи готовятся еще три романа Кристины Белл. Если Робби и Рода дадут их мне, то я…
Она запнулась и уставилась на картину широко раскрытыми глазами, не слыша больше отдаленных голосов с детской площадки, не слыша даже шагов человека, поднимающегося по лестнице с первого этажа. Она снова смотрела на статую в правом углу картины — мягкая дуга брови, глаз без зрачка, кривая линия мочки уха. Неожиданно ее осенило. Она одновременно была и права, и не права — насчет того, что вторая разбитая статуя раньше была не видна. А не права — в своем впечатлении, будто каменная голова каким-то образом появилась в картине, пока Рози записывала «Луч Манты». Ее догадка, что складки на платье женщины каким-то образом изменились, могла быть подсознательной попыткой ее мозга поддержать это неправильное предположение, создав своего рода иллюзию. И потом, это в конце концов было понятнее, чем то, что она видела теперь.
