— Что-то еще?
— Да. Ты скажешь мне, где она?
— Следующий вопрос.
— Не будь так дерзок, Рэн, — тон голоса Адама стал ниже, и в нем прозвучала угроза. — Ты — ничто, ясно? Все, что ты делаешь — все зря.
Лицо Рэна разгладилось. Он обернулся:
— Я ничего в жизни не сделал зря. Ни единого поступка. А ты?
— Что? — бесстрастно спросил Адам.
— 1987 год.
Глаза Адама стали стеклянными. Рэн знал, что он вспомнил. Он не мог не вспомнить этого.
— Да, — наконец сказал он. — Веселое было время.
— Тебе кажется веселым, то, что ты убил собственную мать, или что ты продал душу? — уточнил Экейн. Он затронул Адама за живое, он понял это, как только договорил.
— Я просил тебя о помощи, — сказал Адам, стараясь не выдать своих чувств, и все же, голос дрогнул. — Каждый день, я молил тебя об этом. И помнишь, что ты мне сказал тогда?
— Чтобы ты был терпимей.
— Я уверен, что ты стал бы терпимей, Рэн, — голос Адама стал пустым, бесстрастным.
— Я просил подождать.
— Стал бы ты ждать, если бы твоя мать прожигала на твоем теле ожоги от сигаретных окурков? Или, может, ты бы ее смог понять и простить, когда она заставила бы тебя спать на улице? Что ж, может быть. Но я не смог. И никогда не смогу простить ни тебя, ни ее.
— Она давно мертва.
— Не имеет значения. Даже если бы она умерла сотни тысяч раз, каждую секунду я бы провел в ненависти к ней. И к тебе. Ты не выполнил своего обещания. Своих обязанностей. Ты не сделал то, что должен был сделать, ты оставил меня. И теперь, все что происходит, это по твоей вине. Я стал таким из-за тебя. Поэтому, когда ты увидишь, сколько людей погибло от моих рук, знай: я разделил этот грех с тобой, Рэн.
Адам вышел из машины, хлопнув дверью.
Рэн Экейн еще долго не двигался. Его дыхание стало глубоким, сердцебиение замедлилось.
13 октября, 1974 год.
— Боженька, пожалуйста, — шептал малыш, стоя на коленях у кровати. Колени жгло огнем, но он тщательно молился, просил, чтобы Бог услышал его молитвы, и спас. Чтобы хоть кто-нибудь его спас.
Ему было пять лет. Два дня назад у него был день рождения, и Адам считал себя очень взрослым мальчиком, способным принимать разумные решения.
— Боженька, пожалуйста, спаси мамочку. Я хочу, чтобы мамочка изменилась, чтобы она больше не делала мне больно.
Адам, с чувством выполненного долга, но все же с неприятным осадком на душе — ведь он уже давно просил Бога сделать что-нибудь, — встал на ноги.
Может, Боженька спит?
Малыш вздрогнул и сжался от страха, когда услышал, как хлопнула входная дверь.
Мама вернулась.
«Мне уже пять лет, я должен быть смелым!» — укорил сам себя Адам, но все же быстро забрался в постель, и прикинулся спящим, надеясь, что мама не станет заглядывать в его комнату.
Но у мамы, похоже, были свои планы на вечер. Адам хмурясь, разобрал в прихожей несколько разных голосов. Незнакомых голосов. И кто-то все время требовал водки.
Адам накрылся одеялом с головой, и задрожал; его сердце колотилось, едва не выскакивая из груди, дыхание стало горячим. Внезапно кто-то дернул одеяло вверх, и малыш содрогнулся, и первое, что он увидел, это глаза мамочки — водянисто серые, расфокусированные. Она потянула за одеяло, выкрикнув:
— Я хочу, чтобы ты ушел, мне нужна эта комната, — заплетающимся языком закончила она предложение, и тут заметила кое-что под подушкой, и, отпихнув от себя Адама, она сказала: — Что это, проклятый мальчишка?!
Она вытащила маленький серебряный крестик, который малышу дала соседка.
— Почему ты прячешь его здесь, ты хочешь, чтобы Бог тебя наказал?! Он все видит! Он видит, что ты делаешь!
Малыш вспомнил слова соседки, о том, что Боженька живет на небе, и наблюдает за нами. Наверное, там сейчас находится и папа, и он смотрит на них, сверху, и улыбается. То есть, сейчас он, наверное, не улыбается, но, когда мама не кричит и она здорова, наверное, папа улыбается, и его карие, как у Адама глаза, светятся от счастья.
— Я хочу, чтобы ты убрался из комнаты. — Женщина нацепила на мальчика шнурок с крестиком.
— Мама, а где я буду спать? — спросил малыш, все еще ничего не понимая.
— Заткнись! Ты такой же как все они! — проревела женщина, сгребая сына вместе с одеялом, и сбрасывая на пол. Адам укутался в одеяло, и отошел к двери.
Наверное, у мамочки один из тех плохих дней, когда она делает плохие вещи. Но потом мамочка приносит Адаму конфетки, и Адам прощает мамочку — он же ее так любит!
— Убирайся! — Мама подтолкнула Адама к выходу в коридор, и малыш налетел на кого-то, и испуганно обернулся. В свете тусклой лампы он не увидел кто это, но это был мужчина, и он заслонял собой свет.
— Адель, что ты делаешь с этим ребенком? Кто он такой?
— Никто, — отмахнулась женщина, расправляя простынь на кровати Адама. Она даже не обернулась, взглянуть на сына.
— Что он здесь делает? — требовательно продолжал спрашивать тот же человек, и Адаму показалось, что ему не терпится избавиться от сына Адель. Малыш весь сжался от страха, предчувствуя беду.
— Ничего! — раздраженно рявкнула женщина. — Сейчас я его уберу, он не доставит нам проблем!
— Ох, какой маленький, миленький мальчик. — Адама неожиданно подхватили на руки, вместе с одеялом, и стали качать, и лишь спустя несколько секунд, он понял, что его качает взрослая женщина, с покрасневшими глазами, и короткострижеными волосами.
— Эй, отдай его сюда, — сказала Адель, выхватывая Адама из рук своей знакомой. Она его не удержала, и он шлепнулся на пол. Адам не хотел плакать, но из его глаз брызнули слезы, от обиды и боли.
Кто эти люди? Что они делают?
Они все плохие, и мама с ними!
— Мама! — захныкал Адам.
— Не беспокойтесь, я сейчас же избавлюсь от него! — Адель обратилась к дружелюбной женщине, и суровому мужчине, и дернула мальчика на себя, а затем, потащила его вон из дома.
Они жили на ферме дедушки, которую тот оставил папе, а когда и папа умер, то все перешло к маме, но мама не умеет ничего делать, и теперь преуспевающая ферма обанкротилось; постройки завалились, везде был хаос и разруха. У них никого не было, кроме собаки по кличке Сэмми, за которой ухаживал Адам. По сути вещей, Сэмми был единственным другом Адама, и теперь мама волочила сына к будке, в которой спал сейчас Сэмми.
— Сиди здесь! — приказала она, отбрасывая сына на промозглую землю. Было лишь начало октября, но в этом году, осень напоминала раннюю зиму: на деревьях, и земле были заморозки, и даже выступающие камни, вокруг будки Сэмми покрылись корочкой льда, а ведь Адам был лишь в пижаме, и даже без обуви.
— Мамочка, не надо! — он испуганно заверещал, как только понял, чего добивается мама. Она опять хочет, чтобы Адам спал в будке Сэмми. — Мамочка, мамочка! — запричитал малыш, хватаясь за ногу женщины.
