— И чего же ты хочешь? — зло оскалился на себя в зеркало.
И головой качнул: как объяснить то, чему нет объяснения?
Мистика?
Паранойя?
Романтик он или безумец, придумавший себе черт знает что и бредущий за этим словно обессиленный в пустыне за миражом?
Ее ли он ищет, ту, что скорей всего не существует и не существовала в природе, или себя, того, который с юношеским идеализмом наделил пустой образ какими-то сугубо ему понятными достоинствами, поверил в них и прикипел душой так, что не оторвать, не отговорить. И душа воет от тоски, отвергает любую иную женщину, любые иные отношения, и копит ярость, не встречая той, которую сам себе создал.
В комнату постучали.
Энеску нехотя кинул:
— Да.
На пороге появился Гарик, оглядел полуголого друга:
— Душ решил принять?
— Что хотел? — отрезал тот, не желая болтать попусту.
— Эта про деньги говорит.
— Ясно, — усмехнулся криво. Вытер лицо и руки полотенцем в раздумьях и спросил:
— Сколько сейчас проститутки берут?
— Мне ребят поспрашивать, социологический опрос устроить? — скривился Гарик.
— Хотя бы примерно?
— Может, полторы, может, три тысячи за ночь, — пожал плечами Фомин. — Я их не снимаю, брезглив. Такие, как эта, всяко лучше: чище и проще.
— Думаешь? — поморщился Бройслав, не видя разницы меж «честной» секретаршей и «честной» проституткой, кроме одной — первая прикидывается беспорочной, а вторая и не пытается, называя вещи своими именами. — А я уважаю ночных бабочек, хотя бы за то, что они невинность не изображают.
— Предлагаешь в их фонд пару тысяч отправить в виде безвозмездной помощи? — улыбнулся Гарик.
— Нет. Заплати этой три и оснасти хорошей аппаратурой, ребят приставь, осторожно. Она должна досье на Багиру принести. Приготовь ей тридцать тысяч за труды, пусть радуется.
— Не много?
— Не жадничай, Макрухину больше бы платить пришлось, — отодвинул друга с прохода и вышел из ванной. — Вот что, приготовь-ка машину — в казино съездим. Хочу развлечься.
Фомин кивнул, хотя считал, что тот достаточно развлекся, а если судить по виду девчонки, то и с лихвой.
— Что тебя грызет, Бройслав? Вот и мает и мает — какой год наблюдаю. Только не говори мне про эту блажь с портретом — сам ведь понимаешь — пунктик это. Один марки собирает, другой картины Боттичелли, третий кактусы разводит — твоя мания из этой серии. Может, тебе, правда, хобби какое-нибудь завести, попроще?
— У меня есть хобби — бизнес. Проще некуда, — заметил тот сухо. Открыл дверь в гардеробную. — Иди, — приказал, выбирая костюм.
Глава 15
Опять ожидание. Бройслав злился и… выигрывал в рулетку. Фортуна благоволила ему, но он принимал это, как должное, как компенсацию за неудачи в другом направлении.
Еще одни сутки, еще одна прибыль, и ни шагу к цели.
Макрухин прорезался в девять вечера:
— Лапочка моя, ты домой собираешься? — пропел в трубку с истомой. Ясно, сердиться начинает питон.
— Мне здесь хорошо. Пригрелась я в Селезневке. Думаю, остаться в мегаполисе навеки, — буркнула я в трубку, глядя в потолок, который за день безделья изучила вдоль и поперек.
— Твоя мечта сбудется, дай срок.
— Опять пугаешь.
— Тебя? Солнце мое, если ты быстро не проявишь свою наружность в родном агентстве, я тебе уже ничем помочь не смогу.
А сейчас помогаешь? — скривилась я.
— Значит, помру, не увидев родины.
— Цветов на могилку от меня не жди, — голос Макрухина стал жестким: сильно я ему нужна. Значит, для очередной аферы, иначе бы не злился. Вот и спасение, вот и вся трепетная забота о своей питомице. Нет, самой надо думать, самой выбираться. В одном патрон прав — пока тихо, а что оно там завтра будет, никто не знает. Грянет гром в любую минуту, а я и перекреститься не успею.
— Закругляйся с англичанином, — почти приказал Семен.
— Не могу, любовь у нас жгучая. Медовый месяц намечается. Я его в Англию сопровождаю вместе с мадам Перетрухиной, для сохранности оной и с целью возвращения в родную среду обитания опосля каникул. А то понравится ей овсяная каша и туманный Альбион, страна понесет тяжелейшие мозговые потери, и тогда точно закопают — меня и вас.
— Лапонька моя, ты не поняла? Результаты нынешнего предприятия не влияют на твою дальнейшую судьбу. И долетишь ты, птаха моя перелетная, лишь до Москвы, максимум.
— Что ж вы мне триллеры-то на ночь рассказываете, Семен Яковлевич? Я ведь и сама пару страшилок поведать могу, о деле Семенцова, например, или о вашем трепетном внимании к новым разработкам химлаборатории в одной далекой от столицы местности.
— Ты не шантажируешь ли меня, лапонька? — а голос — мед, да деготь так явно проступает, что только глухой на этот счет ошибиться может. Ах, питон, глупышка, я тебя непросто шантажирую, а напрямую требую индульгенции и благословления в путь-дорогу подальше от охотничьих угодий твоих друзей и тебя.
— Предлагаю сделку на взаимовыгодных условиях. Мои условия вы знаете.
— Лапа моя, а какого рожна я тебе какой день одно и то же повторяю — явись, солнце красное перед батины очи.
— А-а!…
— Ага! Короче, два дня тебе даю — не проявишься, выкручивайся сама, а компромат можешь хоть сейчас прессе и телевидению отдать. Дарю.
Широка душа батяни. Но Макрухин не комбат, это точно. Значит, уверен — прикроют.
Понятно: скажи я «а», и эта буква станет последней в моей жизни. Круто.
— Коль заведет дорожка, загляну на огонек. Лампу только в кабинете не выключайте, пусть маяком моей заблудшей душе послужит, — хмыкнула и нажала кнопку отбоя на ушной гарнитуре: а не пополз бы ты, питон, в страны дальние, леса непроходимые? Знаю я твою заботу — благодарствуйте, обойдусь — целее буду.
Хотя прав Каа, в корень зрит пресмыкающееся — мне действительно впору выть и начинать прощаться с жизнью — обиженная фауна уже сгруппировалась вокруг моей норки: в окно выгляни — кепочка виднеется, из подъезда выйди — то Кирюша на скамейке сигареты, как леденцы, сосет, то Нейменов с желтой прессой знакомится. А на углу Ванюша в машине похрапывает. Работнички. Ох, контингент! Нет, теоретически уйти можно, и не от таких соглядатаев уворачивалась, да только в планы мои это по здравым рассуждениям не входит. Югорский полуостров это хорошо, но в прайд закаленных северных парней меня не тянет. И потом климат северный не переношу, да и отшельник из меня никакой. Там я точно взвою, носки в лицо мужа кину и подожгу чум.
На юг рвануть — солнце не люблю и липких, как патока, южных самцов.
Один выход — западное направление. Значит нужно сидеть дальше и ждать милости от лорда Сергеева, который, судя по суточному отсутствию вместе с мадам Перетрухиной, активно готовится к отъезду. А мне готовиться нечего, ибо omnio mio mecem porto. Другой, наверное, грустно было бы — ни дома, ни семьи, а мне хорошо — ни к чему не привязана, никому не обязана.
