Их причитания, жалобы и тяжелое дыхание слышались издалека. Гид, сопровождающий путешественников, не торопясь шагал сзади, не выражая никакого беспокойства по поводу их медлительности. Мы приблизились.
– Друг, скажи, – издал путешественник почти предсмертный хрип, цепляясь за мою руку, – подниматься долго?
Тисса безжалостно рассмеялась. Джейк, осознавший себя рядом с монументальным попутчиком стройным атлетом, горделиво приосанился.
– Часа три-четыре, – честно ответил я.
– Так три или четыре?
– Для вас все пять, – злорадно сообщил Дик, – а то и шесть.
Женщина закатила глаза, но больше кокетничала, чем была утомлена.
– Справитесь? – спросил я их гида – молодого, высокого и стройного кайлатца.
– Справлюсь, – весело ответил тот, сверкая белыми зубами и белками черных, как маслины, глаз. – Сами идти не смогут – закачу наверх.
Он говорил на горкхали очень чисто, без малейшего акцента. Я внимательнее присмотрелся к его смуглому лицу с правильными чертами, прямым носом и высоким лбом.
– Вы из гурхов?
Парень широко улыбнулся и чуть поклонился, демонстрируя уважение к моей проницательности.
– Да. Удивлены?
– Я думал, вы занимаетесь только тем, что связано с войной.
– Все в этом мире так или иначе связано с войной, – ответил он, вежливо улыбаясь, поклонился, показывая, что разговор закончен, и отошел к своим подопечным, весело беседующим с моими.
И снова начался подъем. Все выше и выше над долиной. Тропа петляла, вырисовывая размашистый зигзаг по горе, тонула в лесу и вновь вырывалась на открытое каменистое пространство. Небо постепенно затягивали облака, все более густые и плотные.
В горных очках казалось, что мир вокруг потемнел и начинает смеркаться. Но стоило снять их, как яркий белый свет начинал слепить глаза.
Возникало стойкое ощущение, будто мы идем на стыке двух времен суток – не вечером, но и не днем. Из разрывов облаков вниз били длинные лучи, расщепленные на тысячи тонких, сияющих волосков, соединяющих небо и землю. Они скрывали за собой очертания вершин, и те лишь угадывались смутными бесформенными контурами.
Глядя на эту картину, я вспоминал слова из древней кайлатской книги, которую мне доводилось читать в монастыре Тенгабоче:
Горы – ступени в небо.
Поднимаясь по ним,
Я иду к новой жизни…
Подниматься по тропе, все более крутой, становилось сложнее. Скоро мышцы заныли, дыхание сбивалось. Мои спутники теперь едва шагали, глядя только под ноги и не замечая ни облаков, ни лучей, раскинувшихся над долиной сверкающей пирамидой. Время шло, расстояние до монастыря сокращалось медленно, и я начал опасаться, что до сумерек мы не успеем добраться до него.
Тисса сняла очки, и теперь они висели у нее на груди на длинном шнурке, мерно раскачиваясь в такт шагам и ловя отблески гаснущего дня. Дик приостановился, стянул бандану, мокрую от пота, и, не глядя, сунул в карман. Оглянулся, потом запрокинул голову, чтобы посмотреть на вершину горы, и снова побрел вперед.
– Если бы мы не задержались на этот ваш ритуал, – проворчал Джейк, глядя на запыленные носки своих неубиваемых горных ботинок, – то пришли бы раньше.
– Жалеете, что вынуждены будете отдать часы? – спросил я, чтобы мысли об утраченной собственности немного отвлекли его от тяжести подъема.
– Подумываю, не взять ли с вас их стоимость в двойном размере за моральный ущерб, – устало заметил он.
Мы поднялись еще на пару десятков метров, и я неожиданно увидел худую яркую фигуру, кажущуюся неуместной на серо-зеленом фоне горы.
На плоском камне сидел старик в желтой рясе и желтой шапке, низко надвинутой на лоб. Неподвижный, как будто слившийся с валуном. Услышав наши шаги, он поднял голову, широко улыбнулся, показывая несколько уцелевших зубов. Прозрачные светло-карие глаза, окруженные сеткой глубоких морщин, ясно и наивно смотрели на окружающий мир.
– Намаскар, бааджи, – сказал я ему как можно мягче и учтивее, используя вежливое кайлатское обращение к человеку старше по возрасту.
Он посмотрел на меня, то ли замечая, то ли нет, и ничего не ответил.
– Кто это? – тихо спросила меня Тисса и тут же сама ответила на свой вопрос: – Один из тех монахов, о которых ты рассказывал? Кого избегают остальные кайлатцы.
– Гэлугпа, – подтвердил я, также приглушив голос. – Те, кого опасаются все призраки и духи гор.
Старик неожиданно закашлял, прижав ко рту тонкую сухую руку, похожую на птичью лапу.
Я вытащил из кармана коробочку с лакричными леденцами, открыл и протянул ему. Увидев конфеты, он обрадовался как ребенок. Засмеялся, часто закивал и стал набирать лакомство, бормоча что-то невнятное.
Гэлугпа – единственные из всех, кто не боялся ходить ночью по горам. Их не трогали ни звери, ни духи, ни призраки, ни люди. Они обладали странной силой, которая отпугивала зло. И она же – лишала их разума. Доверчивые, безобидные, словно дети, бродили они по склонам и тайным тропам, куда не забредали даже воинственные гурхи. Почти не спали, ели то, что находили в пути, или принимали почтительное, боязливое подношение кайлатцев, если проходили мимо их домов. Ни с кем не разговаривали, не обращали внимания ни на холод, ни на жару. Словно знали, что всегда должны быть в движении, постоянно преследуя неведомое зло и отгоняя его своим появлением. Удивительные, загадочные люди, а может, и не люди…
Старик поднялся, оказавшись ростом едва по плечо Тиссе, и неожиданно подошел к ней. Несколько мгновений рассматривал, потом робко дотронулся до руки, посмотрел на свой палец, как будто проверяя, не остался ли на нем след от мела или белой краски, протянул руку к ее светлым кудрявым волосам. Она вопросительно взглянула на меня, я кивнул, и девушка наклонилась, позволяя монаху прикоснуться к прядке, выбившейся из-под шляпы. Гэлугпа восхищенно поцокал языком, трогая мягкий локон, и заговорил звонким голосом, который мог принадлежать и мужчине, и женщине, и ребенку.
– О чем это он? – спросил меня озадаченный Джейк, наблюдающий за монахом.
– Не понимаю, – ответил я, пытаясь уловить в быстрой речи хоть одно знакомое слово. – Я не знаю этого диалекта.
– Птичий язык какой-то, – пробормотал Дик, на всякий случай отходя подальше от монаха, хотя тот не проявлял к нему вообще никакого интереса и вряд ли замечал.
– Белая, – сказал вдруг старик на найтили, выпустил из рук волосы Тиссы, которая тут же выпрямилась, и ему пришлось смотреть на нее снизу вверх. – Большая. Прекрасная, как гора.
– Говорит, что ты очень красивая, – перевел я.
Она криво улыбнулась, принимая комплимент, который, должно быть, посчитала сомнительным, но ничего не сказала.
