Недалеко стоял молодой монах в бордовой рясе и кожаной куртке, небрежно наброшенной на плечи. Он вежливо беседовал с двумя пожилыми седовласыми туристками, но, как только увидел меня, отвернулся от них. Его смуглое вытянутое лицо с черными глазами под густыми бровями, кажущимися изломанными посередине, засветилось искренней радостью.
– Рай-джи! Давненько не виделись! – завопил он весело, полностью разрушая свой загадочный образ, и так основательно подпорченный современной одеждой поверх древнего облачения.
И бросился пожимать мне руку.
– А мне уже рассказали про твои подвиги! – продолжал радоваться он, хлопая меня по плечам. – Говорили, ты проводил небесные похороны! И как, успешно?
– Намаскар, Чинир, – сказал я, улыбаясь двум шокированным дамам, поспешившим отойти от монаха, показавшегося им неуравновешенным. – Слухи, как всегда, преувеличены.
– Ну вот, – вполне серьезно огорчился он, – а я-то думал, что мой нож уже полностью выполнил свое предназначение.
– Познакомься с моими спутниками – Тисса, Джейк, Дик. Это Чинир. Он сделал мой кухри.
– Намаскар, друзья, – произнес монах, пожимая всем троим руки. – Рад приветствовать вас в нашем доме. Пойдете на ритуал? Мы пропускаем туристов, только просим не фотографировать.
– Да. Я бы хотела попасть туда, – ответила Тисса прежде, чем кто-либо из мужчин, слегка удивленных его напором, успел возразить.
– Тогда идемте.
Он сделал широкий приглашающий жест, и мы последовали за ним к тяжелым внутренним воротам монастыря.
В густеющем сумраке, медленно ползущем из ущелий, неожиданно прозвучал долгий протяжный гул. Грозный, тягучий, завораживающий, как лавина. Это пела монастырская раковина. И мне показалось, что пространство вокруг отзывается глубоким вздохами, медленным эхом, подступающая темнота начинает шевелиться, отползать, пронзенная магией этого звука.
– Зовут на молитву, – сказал Чинир многозначительно. – Давайте поторопимся.
Он поднялся по ступеням, открыл дверь, пропуская нас вперед. Мы оказались в просторном дворе. В его центре стоял высокий шест, на котором развевались разноцветные молитвенные флаги. Молитвы, записанные на них, считывали статуи двух крылатых дайкинь – носительниц высшего знания из свиты верховной богини. Их змеиные тела обвивали шест, а уродливые старческие лица были направлены к угасающему вечернему небу. Кайлатцы верили, что любая из них могла навестить философа или ученого и открыть ему истинный смысл вещей. Только происходило это крайне редко. Чаще богини украшали свои тела костями и черепами жертв – они были очень жестоки.
Уолтер говорил, что эти сущности олицетворяют подлинное знание, которое не терпит искажения фактов, недомолвок и лжи, приводящих их в состояние священной ярости. Я улыбнулся, вспомнив, как мой друг порой призывал карающих дев на головы некоторых своих ленивых и недобросовестных студентов, и Тисса, взглянув на меня, вопросительно приподняла бровь. Однако ни о чем не спросила.
На уровне второго этажа тянулась открытая галерея, где обычно читали утренние молитвы.
– У нас тут проблемы со светом, – сказал Чинир с легким сожалением. – Ринпоче уехал в Кантипур за электриком. Вернется только на следующей неделе.
В ответ на недоумевающий взгляд Джейка я пояснил:
– Ринпоче – это почтительный титул настоятеля монастыря.
А тот насмешливо прищурился и спросил у монаха, маскируя издевку под наигранным интересом:
– Уехал в Кантипур, вот как? Почему же ваш настоятель сам, силой мысли, не устранил проблему с электричеством?
Джейк взглянул на меня, явно гордясь тем, как «поддел» невежественного служителя.
– Обычно он тратит свои мысли на более важные дела, – тут же отозвался Чинир, не принимая вызова на бессмысленный спор. – Ну, идемте, не будем задерживаться.
– А здесь не опасно находиться на улице после захода солнца? – очень тихо спросила меня Тисса, видимо вспоминая о нашем небольшом приключении в Намаче.
– Нет. Здесь – нет.
Мы прошли на противоположный конец двора, провожаемые суровыми взглядами дайкинь. Под ногами похрустывал белый песок, который каждый день аккуратно подметали и разравнивали.
– Ну дальше ты дорогу знаешь, – сказал мне Чинир, кивнул на прощание и исчез в одном из боковых ходов, ведущих в здание.
– Это было невежливо, Джейк, – мягко заметила Тисса, едва служитель монастыря удалился. – Какая тебе разница, во что они верят.
– Да он даже не понял, о чем я ему сказал, – отмахнулся тот.
Но Джейк напрасно обвинял молодого монаха в наивности. Перед тем как уйти, Чинир бросил на меня выразительный взгляд, в котором читалось понимание и сочувствие мне, связавшемуся с недалекими, зашоренными иностранцами. Я улыбнулся ему в ответ, прося не беспокоиться.
Казалось, в монастыре не изменилось ничего с тех пор, как я жил здесь. На первом этаже – большой молитвенный зал. На втором – помещение для занятий, где стояли несколько бронзовых фигур кайлатских божеств, и библиотека. Книги, хранившиеся в ней, не были переплетены, а состояли из разрозненных страниц – когда на какой-нибудь церемонии требовалось читать, каждую делили по частям среди нескольких монахов.
Мы поднялись по ступеням, прошли через еще одни ворота. На деревянную резную створку, потемневшую от времени, был приколот белый лист бумаги с аккуратной надписью на международном. Туристов вежливо просили не шуметь, не фотографировать и не курить собственные наркотики. Дик выразительно хмыкнул, увидев последнее предупреждение.
В молитвенный зал, откуда уже слышались низкие монотонные голоса, вел узкий коридор.
– Обувь надо снять, – сказал я.
Впрочем, мои спутники уже видели гору трекинговых ботинок, кое-как набросанных в коридорчике перед входом.
Джейк проворчал что-то по поводу ледяного пола, но принялся разуваться, мы последовали его примеру.
Пройдя по короткому темному коридору, мы вошли в помещение.
Почти все места на полу у стены были заняты. Туристы, расположившиеся там, почтительно внимали монахам, по очереди произносящим сутры низким, монотонным речитативом. Плечи и спины служителей поверх тог покрывали теплые бордовые накидки из шерсти – здесь было холодно. Все монахи сидели на толстых войлочных подстилках, лицом к алтарю, где стояла двухметровая статуя верховного божества Кайлата, освещенная неровным красноватым светом.
Каждый раз, видя его, я поражался, как древние мастера сумели сплавить в этом лице человеческие и звериные черты. Широко раскрытые безжалостные кошачьи глаза под грозно изогнутыми бровями смотрели, казалось, на каждого, и от их пронзительного взгляда было не спрятаться. Хищно раздутые ноздри широкого носа жадно втягивали воздух, а губы улыбались безмятежно. Длинные волосы, украшенные цветами и листьями, спускались на обнаженные плечи. Мускулистое смуглое тело, несмотря на расслабленную позу спокойно сидящего человека, в любую минуту могло распрямиться в прыжке. В одной руке он держал скипетр правителя, в другой – шар, символизирующий бесконечность мира, которым правил.
