Глен Кук - Тирания Ночи

– Твоя правда, – согласился Сигурдур, – в здешних краях заправляют именно они. И что-то на покой не торопятся. Вот зараза!

– Что с тобой?

– Да опять приспичило по большой нужде.

Уже шестой раз за день. Сигурдур начал волноваться: если нутро взбунтовалось, можно ненароком и концы отдать.

– Давай только с подветренной стороны, – предупредил его Сигурьон. – А то в прошлый раз так навонял, что мухи дохли на лету.

Сигурдур, у которого так и крутило живот, поковылял прочь от лагеря – к укромному местечку, которое заприметил еще днем при свете, как раз на такой вот случай.

Оказавшись между двух одинаковых камней, стурлангер завозился с ремнем: нужно успеть стянуть штаны, пока не началось. Вот сейчас мерзкий холодный ветер покусает его за голый зад.

Андорежец вовремя успел скинуть порты и поздравил себя с успехом. Брюхо явно разошлось не на шутку.

С пыхтением извергая в темноту жидкое дерьмо, Сигурдур вдруг почувствовал, что рядом кто-то есть. Точно не его спутники – со своего места он отчетливо видел их: вот брат, вот Холлгрим и Финнбога жмутся поближе к костру и зубоскалят на его счет.

Рука андорежца потянулась к ножу.

Тень придвинулась. В неверном свете далекого костра он разглядел женщину в капюшоне и черном плаще до пят.

Ее лицо было прекрасно. Точно таким, наверное, было лицо его собственной матери, когда та еще ходила в девушках.

«Сколько разных баек рассказывают, – подумал Сигурдур, – и ведь никогда не бываешь к этому готов». Никогда не веришь, что сумел обратить на себя внимание Орудий Ночи.

Женщина распахнула плащ. Ее великолепное обнаженное тело излучало тепло. Противиться было просто невозможно.

И слишком поздно было для предосторожностей.

– Куда он запропал? – заволновался Сигурьон. – Дерьма в нем, конечно, немало, но… чтоб так долго?

– Может, хочет избавиться от всего дерьма разом?

– Но он же так задницу себе отморозит.

Сигурьон поднялся на ноги и громко позвал брата, тот не ответил. Стурлангер сел. Они ведь близнецы, волноваться нечего, если стряслась какая-нибудь беда, он обязательно почует.

Спустя полчаса заволновались уже Финнбога с Холлгримом. Оставив Сигурьона у костра, они отправились на поиски, громко выкрикивая имя Сигурдура.

Но ничего не нашли.

– Попробуем еще раз, когда посветлее будет. Сейчас не найдем ничего. Давайте тянуть жребий, кому первому стоять в карауле.

Сначала-то стоять должен был Сигурдур.

Утром они нашли то место, где накануне испражнялся Сигурдур. Ночью андорежцы все истоптали, разыскивая товарища в темноте, но все же им удалось обнаружить следы Сигурдура: тот направился куда-то вверх по реке. Пропавший отыскался в полумиле от лагеря, по пояс в воде, без штанов. Штаны найти так и не удалось.

– Умер он счастливым, – сказал Холлгрим.

Кожа у покойника была белее снега: его кровь кто-то высосал, всю до капли.

В замерзшей грязи на берегу отпечатались следы босых женских ног.

Все было очевидно, но в подобное всегда трудно поверить. В такие истории вообще никто никогда не верит.

Однако создания Ночи существуют, они так же реальны и неотвратимы, как сама смерть. И так же жестоки, если верить легендам.

Стурлангеры не сразу осознали, что Сигурдура настигла кара за неповиновение богам.

В лагере выяснилось, что их соседи, ночевавшие на противоположном берегу, стащили все их пожитки. Теперь у андорежцев оставалась лишь одежда и оружие, которое они основательно затупили, копая неглубокую могилу для Сигурдура.

Сигурьон оказался самым сообразительным из всех – именно он первым заподозрил божественные происки, когда через неделю ночью погиб Холлгрим. В этот раз мертвец не улыбался – ему было нечем.

Ни Сигурьон, ни Финнбога не слышали ни звука.

Солдаты, захватившие брата Свечку, пустили его к графу Реймону Гариту лишь через несколько дней. Его ни в чем не обвиняли. Монаха знали и уважали во всем Коннеке и не сочли бы предателем, разве что тот сам во всеуслышание признался бы перед всеми.

– Ну и? – спросил граф. – Что вы хотите мне сказать?

– Арнгендцы захватили меня в дороге, когда я пытался догнать вас. В тот самый час, когда началось сражение, архиепископ как раз предлагал мне сделаться главным действующим лицом в судебном процессе над еретиками.

– Ход его мыслей мне понятен. Зачем вы пытались меня догнать?

– Чтобы отговорить от нападения на арнгендцев. Эта война закончится большой бедой для Коннека.

Реймоновы дружки, почти все такие же юнцы, как и сам граф, захохотали и заулюлюкали, потешаясь над трусостью брата Свечки.

– Беда-то идет совсем не к нам, брат, – сказал один. – Дважды уже она обрушилась на головы врагов.

– Я давно потерял надежду достучаться до здравомыслия, – покачал головой совершенный. – Жребий брошен. Послушайте меня, вы, надменные молодые люди! Недолго вам почивать на лаврах. Следующим летом или через год-другой патриарх и арнгендцы вернутся. И обрушатся на нас как гнев господень.

Конечно же, они хотели услышать вовсе не это. А то, что Арнгенд будут раздирать на части наследственные распри и вражда с Сантерином. Что угрозы патриарха пусты, а Граальский император так и будет наседать на него, не давая отвлечься ни на что иное.

Брат Свечка добился успеха в делах, когда был мирянином. В сане совершенного же добиться успеха гораздо труднее, святым это нелегко дается. Особенно таким, которые, в отличие от Безупречного, не могут послать для вразумления тупоголовых войско.

Монах покинул графа и снова отправился в путь. Нужно вернуться к герцогу Тормонду и бороться с подступающими бедами из Каурена.

Грядущую войну уже не предотвратить. Знатные семейства Арнгенда просто так этого не оставят. Можно лишь приложить все усилия, чтобы эмоции окончательно не возобладали над разумом. Чем больше эмоций, тем страшнее будущее.

Свечка постарается убедить власть предержащих, в первую очередь Тормонда, что нужно готовиться к худшему.

Монах не желал войны, но, если уж ее не миновать, Коннек должен быть во всеоружии. Пусть свирепость отпугнет тех, кто думает лишь о грабеже и наживе.

Свечка шел в Каурен по древней, обдуваемой холодными ветрами дороге и печально думал о том, что последним его делом в этом мире, и притом таким, какое надлежит выполнить самым лучшим образом, станет то, что ему совсем по душе. Ему предстояло направить ищущих свет и помочь им пережить грядущие ужасные и жестокие годы, которые определят, уцелеет ли их вера или сгинет навечно.

Несмотря на свою кроткую природу, мейсаляне не сдадутся без боя. По иронии судьбы те коннектенцы, которые примут на себя основной удар, считают себя благочестивыми чалдарянами. И им предстоит защищаться от тех, кто провозгласил себя защитниками их же собственной веры.

Пленникам так и не удалось толком полюбоваться прекрасной Племенцей. Охранявшие их браунскнехты зорко следили, чтобы с отрядом принципата не разговаривал никто из местных жителей, хотя местные жители и сами, в общем-то, не стремились к этому.

Отряд вошел в ворота Диммеля, и створки их на долгое время захлопнулись.

Ничего страшного с ними не случилось. Вернее сказать, не случилось вообще ничего. В покоях, где заперли Элса и его спутников, все окна и двери, кроме одной, через которую они вошли, были заложены кирпичом. Про пленников будто бы забыли, хотя еду исправно приносили каждый день. Сначала Бронт Донето негодовал и требовал аудиенции – у кого угодно, хоть у самого императора. Но приставленный к ним слуга упорно хранил молчание.

Донето кипел от злости, но за свою безопасность по-прежнему не волновался.

– Ясное дело, очередная свара между императором и патриархом. Если Йоханнес будет держать меня здесь взаперти, у Безупречного начнутся неприятности с коллегией.

Элс внимательно слушал и запоминал каждое слово. Если отсутствие всего лишь одного человека могло парализовать средоточие сил врага… Достаточно ведь только вовремя взмахнуть клинком и…

Но еще лучше и гораздо умнее заставить нужного человека исчезнуть где-нибудь вдали от Брота. Патриарх потеряет ключевой голос в коллегии, и никто не будет знать, что случилось с несчастным.

Заменить Донето они не смогут, пока не удостоверятся, что тот мертв. Да и тогда им понадобится благословение патриарха.

Принципат не падал духом. Каждое утро он просыпался в полной уверенности, что сегодня наконец его освободят. И каждую ночь засыпал на куцем матрасе, охваченный недоумением и отчаянием.

Их узилище создавал поистине злобный гений. Пленников начисто лишили всех контактов с внешним миром: они даже не знали, день на дворе или ночь, зима или весна. Судя по холоду во дворце – все-таки зима. Уединиться друг от друга им тоже было негде. Принципату пришлось жить в одних покоях мало того что со своими телохранителями, так еще и с мулом. Браунскнехты не желали держать Чушку у себя в конюшне, опасаясь кривотолков. Присутствие мула ясно выражало отношение императора: таким образом Донето давали понять, что в глазах Ганзеля принципат из коллегии стоит не выше обычной, хоть и весьма смышленой, скотины.