— Черт бы тебя побрал, дубина ты стоеросовая, — орал Делакруа на Коффи. — Кто побеждает?
Я слышал, как попискивает Мистер Джинглес. Ему тоже хотелось знать, что происходит в камере Уэртона.
Появился Перси в мокрой рубашке, прилипшей к телу, видать, его обдало из шланга, когда он отсоединял его от пожарного крана. Дин пришел следом с синяком-ожерельем на шее.
— А теперь пошли, Дикий Билл. — Я как следует встряхнул Уэртона. — Шевели ножками.
— Не смей меня так называть! — взвыл Уэртон, и мне показалось, что впервые он явил нам свои истинные чувства, а не маскировочный окрас умного зверя. — Дикий Билл Хикок никогда не был лесником! И не выходил на медведя с ножом! Он был законопослушным идиотом. Да еще в кабаке сел спиной к двери и его убил какой-то пьянчужка!
— Господи, нам попался знаток истории! — Зверюга вытолкнул Уэртона из камеры. — Лучше б тебе знать, как следует вести себя в нашем обществе. Мы ведь жалуем только приличных людей. А тех, кто ведет себя неприлично, наказываем. И вот что я тебе скажу насчет истории. Скоро ты сам станешь историей, Дикий Билл. А пока марш по коридору. Мы приготовили для тебя комнатенку, где ты сможешь стравить пар и немного остыть.
Уэртон издал очередной вопль и бросился на Зверюгу, хотя его руки были связаны. Перси хотел вытащить дубинку — универсальное средство Уэтмора для решения всех проблем, но Дин остановил его руку. Перси удивленно глянул на Дина: после того, как обошелся с ним Уэртон, уж Дин-то не должен был возражать, чтобы по его обидчику лишний раз прошлись дубинкой.
Зверюга оттолкнул Уэртона. Он отлетел ко мне, а я переправил его Гарри. После тычка Гарри он понесся по Зеленой миле мимо хохочущего Делакруа и бесстрастного Коффи. Ему пришлось бежать, чтобы не пахать носом линолеум. Он и бежал, сыпя проклятиями. Мы загнали его в последнюю камеру справа по коридору. Дин, Гарри и Перси (на этот раз тот не жаловался на тяжкий труд) вытащили из изолятора все лишнее. А я тем временем провел с Уэртоном короткую беседу.
— Ты думаешь, что ты парень крепкий. Может, так оно и есть, сынок, да только тут это неважно. Для тебя праздник кончился. У нас не забалуешь. Будешь держать себя в руках — жизнь у тебя будет легкая. Начнешь выкобениваться — умрешь все равно, но до этого мы тебя обломаем.
— Вы будете счастливы, когда я умру, — прохрипел Уэртон. Он все пытался высвободиться из смирительной рубашки, хотя наверняка понимал, что это невозможно. От усилий его лицо стало красным, как помидор. — А пока я не ушел, жизнь ваша станет адом. — Вновь он обнажил в ухмылке зубы, как сердитый бабуин.
— Если у тебя нет другого желания, кроме как превратить нашу жизнь в ад, считай, что ты своего уже добился, — вмешался Зверюга. — Только учти, мы не станем возражать, если ты проведешь в изоляторе все время, отведенное тебе на Миле. Даже если у тебя начнется гангрена рук из-за недостаточной циркуляции крови. — Он помолчал. — Редко кто попадает в изолятор, знаешь ли. А если ты думаешь, что состояние твоего здоровья кого-то заботит, то ты ошибаешься. Для всего мира ты уже покойник, пусть приговор еще и не приведен в исполнение.
Уэртон впился в Зверюгу взглядом, краска схлынула с его лица.
— Развяжите меня. — В голосе слышались просительные нотки, да только верить ему не хотелось. — Я буду хорошим. Честное индейское.
В дверях камеры возник Гарри. Конец коридора напоминал свалку, но я знал, что уборка не займет много времени, не впервой.
— Все готово, — доложил Гарри.
Зверюга схватил Уэртона за правый локоть и рывком поставил на ноги.
— Пошли, Дикий Билл. И думай о том, что в одном тебе повезло. Следующие двадцать четыре часа никто не выстрелит тебе в спину, даже если ты сядешь спиной к двери.
— Развяжите меня. — Уэртон переводил взгляд со Зверюги на Гарри, с Гарри — на меня, лицо его вновь побагровело. — Я буду хорошим. Урок пошел мне на пользу. Я… я… а-а-а-а-а…
Неожиданно он повалился на пол, извиваясь всем телом и суча ногами.
— Святой Боже, да у него припадок, — прошептал Перси.
— Конечно, а моя сестра — вавилонская блудница, — усмехнулся Зверюга. — По субботам она танцует канкан для Моисея.
Он наклонился и сунул руку под мышку Уэртона. Я проделал то же самое с другой стороны. Уэртон бился, как вытащенная на берег рыба. Мы выволокли его из камеры. Рот Уэртона изрыгал проклятия, а задница — дурной газ. Удовольствие, доложу я вам, ниже среднего.
Я поднял голову и бросил быстрый взгляд на Коффи. Налитые кровью глаза, мокрые черные щеки. Он опять плакал. Мне вспомнились кусающие пальцы Хаммерсмита, и по спине пробежал холодок. А потом я полностью сосредоточился на Уэртоне.
Мы бросили его в изолятор, словно мешок, и посмотрели, как, упакованный в смирительную рубашку, он корчится на полу рядом со стоком, где мы искали мышонка, которому сначала дали имя Пароход Уилли.
— Мне без разницы, если он проглотит язык или что-то еще и сдохнет, — Дин еще хрипел, голос его не успел восстановиться, — но подумайте, сколько будет писанины! От нас же не отстанут.
— Писанина-то ладно, начнется судебное разбирательство, — мрачно добавил Гарри. — Мы можем потерять работу. Придется собирать персики в Миссисипи. Вы знаете, что означает Миссисипи? Индейцы так называют задницу.
— Он не умрет и не проглотит свой язык, — отрезал Зверюга. — Когда мы завтра откроем дверь, он будет в полном порядке. Поверьте мне на слово.
Так оно и вышло. Следующим вечером мы отвели в камеру тихого, спокойного, очистившегося от скверны человека. Он шагал с опущенной головой, ни на кого не набросился, когда с него сняли смирительную рубашку, и тупо слушал мою короткую лекцию насчет того, что за малейший проступок он вновь окажется и в рубашке, и в изоляторе, поэтому он должен задаться вопросом, охота ли ему и дальше лить в штаны и есть кашицу с ложечки.
— Я буду хорошим, босс. Урок пошел мне на пользу, — прошептал Уэртон.
Запирая его камеру, Зверюга посмотрел на меня и подмигнул.
На следующий день Уильям Уэртон, который называл себя Крошкой Билли, но не Диким Биллом Хикоком, купил у старика Два Зуба шоколадный батончик. Уэртону запрещалось что-либо покупать, ему четко и ясно сказали об этом, но дневная смена состояла из временных надзирателей, кажется, я уже упоминал об этом, так что сделка состоялась. Два Зуба, конечно, знал, что нарушает инструкции, но закрыл на это глаза, так как дорожил каждым заработанным центом: другого источника дохода, кроме торговли едой, у него не было.
Вечером, когда Зверюга обходил блок Е, Уэртон стоял у решетки, отделяющей его камеру от коридора. Он дождался, пока Зверюга посмотрит на него, а затем надул щеки и ударил по ним ребрами ладоней. Поток шоколадной слюны окатил Зверюгу. Уэртон, наверное, сжевал весь батончик, как табак, обратив его в жидкую массу и не проглотив ни кусочка.
