Когда Билли садился в белый фургон, Рамона вышла на террасу и сказала:
– Помни, сынок: нет страха. Я люблю тебя.
Свет медленно угасал. Билли понюхал самогон и сделал глоток. Его горло словно обожгло лавой, которая медленно стекала по кричащим внутренностям в желудок; жидкость напоминала ему то, что бабуля заставила его выпить, чтобы прочистить желудок перед тем как идти в коптильню.
Иногда по ночам, засыпая, он заново переживал все это странное приключение. Он оставался в душной коптильне три дня, завернутый в тяжелое одеяло, без еды, а в качестве питья у него были только самодельные «лекарства». Убаюканный страшной жарой, он плыл в темноте, потеряв ощущение времени и пространства; он чувствовал, что тело обременяет его, оказываясь чем-то вроде скорлупы, в которую заключена его реальная личность. Сквозь сон он ощущал, что за ним наблюдали мама и бабушка, время от времени садившиеся рядом с ним: он чувствовал разницу в ритмах их дыхания, аромате их тел и звуках, издаваемых ими при движении. Треск горящих поленьев превратился во что-то вроде музыки, находящейся между тихой гармонией и грубой какофонией. Дым под потолком шелестел как шелковая рубашка на ветру.
Когда он наконец проснулся и ему позволили выйти из коптильни, утренний солнечный свет иголками заколол его кожу, а шелест листвы казался ему ужасным шумом. Прошло несколько дней прежде чем его чувства притупились настолько, что он снова почувствовал себя более-менее сносно. Тем не менее он оставался фантастически чувствителен к цветам, запахам и звукам; из-за этого ему было очень больно, когда по их возвращению домой отец ударил Рамону по лицу тыльной стороной ладони, а затем обхаживал Билли ремнем. Затем дом наполнился голосом отца, разрывающимся между вымаливанием для них прощения и громким чтением Библии.
Билли поглядел на золотистые потоки облаков, бегущих по небу, и представил, как будет выглядеть декорации в гимнастическом зале файетской средней школы в Майскую Ночь. Он очень хотел пойти на этот бал вместе со всеми; он знал, что это его последний шанс. Если он скажет сейчас «нет» мистеру Четему, если он даст понять всем, что он просто напуганный парнишка, ничего не знающий о приведениях или духах, то может быть он сможет пригласить Мелиссу Петтус, и может быть она пойдет с ним на Майскую Ночь, и он устроится механиком в Файете, и все будет прекрасно до конца жизни. Кроме того, он едва знал Линка Паттерсона, поэтому что ему здесь делать?
– Я хотел бы покончить с этим до наступления темноты, – нервно произнес Четем. – Хорошо?
Плечи Билли медленно подались вперед, и он вылез из фургона.
Они молча поднялись по деревянным ступеням ко входу в лесопилку. Четем повозился со связкой ключей и отпер дверь; перед тем, как войти внутрь, он поднял руку и включил несколько рядов тускло сияющих ламп, которые свисали с потолочных балок.
Густо смазанные машины блестели в смеси электрического света и последних оранжевых лучей заходящего солнца, просачивающихся сквозь ряды высоких узких окон. Воздух был наполнен пылью, запахом щепок и машинного масла, и в нем стоял туман из опилок. Четем закрыл дверь и двинулся в дальний конец помещения.
– Это случилось здесь. Я покажу тебе, – гулко прозвучал в тишине его голос.
Четем остановился в десяти футах от пилы и указал на нее пальцем. Билли подошел, поднимая башмаками облачка пыли, и осторожно коснулся больших изогнутых зубьев.
– Он должен был быть в защитных очках, – сказал Четем. – Это не моя вина. Гнилые деревья попадаются регулярно, такова жизнь. Он…
Он умер примерно там, где ты стоишь.
Билли посмотрел на пол. На опилках виднелось огромное коричневое пятно; ему на память сразу пришел запятнанный пол в доме Букеров, отвратительные знаки смерти, прикрытые газетами. Зубья пилы холодили его руку; если он должен был почувствовать что-то, то ничего не случилось: ни электрического разряда, ни неожиданного просветления в мозгах, ничего.
– Я собираюсь включить ее, – тихо сказал Четем. – Тебе лучше отойти.
Билли отступил на несколько шагов и засунул руки в карманы, сжав в правой кусочек угля. Четем открыл красную коробочку, прикрепленную к стене: внутри находился ряд красных кнопок и красный рычаг. Он медленно потянул рычаг вниз, и Билли услышал, как включился генератор. Свет стал ярче.
Звякнула приводная цепь, и двигатель запыхтел, набирая мощность. Циркулярная пила начала вращаться поначалу медленно, а затем быстро набирая скорость, пока не превратилась в серебряно-голубое сияние. Она жужжала – машинный звук, подумал Билли; совсем не похож на человеческий. Он чувствовал, что мистер Четем наблюдает за ним. Он хотел было одурачить его, притворившись, что что-то слышит, поскольку, похоже, мистер Четем ожидал этого. Но нет, нет, это было нехорошо. Он оглянулся через плечо и повысил голос, чтобы перекрыть шум машин.
– Я не слышу никакого…
Голос пилы внезапно изменился; она издала пронзительный звук, похожий на испуганный крик боли, а затем что-то похожее на резкое удивленное ворчание. Шум зажурчал и стих, и снова зазвучал обычный машинный стрекот. Билли с отвисшей челюстью уставился на агрегат. Он не был уверен в том, что слышал; теперь пила снова работала тихо, вращаясь почти бесшумно, если не считать лязганья приводной цепи. Он отступил на несколько шагов и услышал резкое дыхание Четема.
И тут раздался высокий ужасный крик – дикая смесь человеческого голоса и звука вращающейся пилы – разнесшийся эхом по лесопилке.
Крик утихал и снова нарастал, возвращаясь назад более сильным, более неистовым и мучительным. От третьего раската крика в рамах зазвенели стекла. Билли прошиб холодный пот, желание бежать прочь от этого места грызло ему шею. Он повернулся и увидел белое как мел лицо Четема, и его глаза, в которых сквозил ужас; мужчина протянул руку к рукоятке выключения оборудования.
Крик превратился в безнадежно умоляющий; он повторялся и повторялся все той же последовательностью нот. Билли принял решение: что бы это ни было, он не должен от него бежать.
– Нет! – крикнул он. Четем замер. – Не выключайте!
Каждый крик теперь казался громче предыдущего и вызывал все больший холод у Билли в спине. Он хотел выйти и все обдумать, он хотел решить, что предпринять, он больше не мог выносить этот звук, его голоса, казалось, вот-вот расколется от него…
Билли повернулся и, прижав ладони к ушам, направился к двери. Это просто шум станков, говорил он себе. И не больше…
И не больше…
И не…
Тон звука неожиданно изменился. Сквозь крик прорезался приглушенный металлический шепот, пригвоздивший Билли к полу.
– Бииииллиииии…
