Дима с трудом сел, вытянув ноги, и оперся на руки, тяжело дыша, как после долгого бега. Голова кружилась и клонилась на грудь, а глаза закрывались. Он не мог объяснить, что с ним произошло, как он оказался в центре сражения, и почему его не убило тем прямым попаданием, а если убило, то, как он смог вернуться на поляну…
Сидел он довольно долго, пока не начал вновь ощущать в груди тиканье часов. С трудом поднялся, и только тут увидел своего генерала, которая стояла чуть поодаль и терпеливо ждала, пока «король» придет в себя. На ней был тот же плащ, только без капюшона. Волосы убраны под воротник, делая прическу совсем гладкой. Генерал подошла к Диме.
– Ваше Величество, мы потеряли один батальон.
– Я был там, – Дима облизнул пересохшие губы, – только не понял, меня убили или нет?
– Разве Вы не знаете, что короля в шахматах нельзя убить? – она улыбнулась с каким-то хищным обаянием, – ему можно только объявить мат.
– И как он выглядит, этот мат? – Дима приходил в себя и его тело снова наполнялось силой.
– Мат?.. – генерал задумалась, – мат – это ничто, конец игре… Ходите, Ваше Величество, а то время уходит.
Дима растерянно посмотрел на доску, но видел перед собой растерзанные, окровавленные тела солдат. И еще он боялся, что двинув фигуру, снова потеряет свою плоть, снова отправится в неведомый полет, и, может быть, снова будет вынужден существовать по отдельности всеми частями тела. Его рука потяжелела, причем, пальцы шевелились свободно, а поднять руку он не мог.
– Смелее, – генерал улыбнулась, – Ваше Величество, попробуйте конницу. Она может пройти по тылам быстро и незаметно. Иначе нам не победить.
Дима перехитрил свой страх – вместо налитой свинцом правой руки, он взметнул левую, и схватив коня, который остался оголенным после прошлого опрометчивого хода, двинул его вперед мимо вражеского слона. Все повторилось снова, только теперь не было оглушительных взрывов и растерзанных человеческих тел – повторилось лишь его собственное состояние. И еще мгновенно наступила ночь…
Не было дремучей лесной чащи. Была река; легкий ветерок, и еще тишина. По берегам росли редкие деревца, которые нельзя было даже назвать рощицей – скорее, лесополоса. Дима ощутил себя наверху, над этими деревьями. Ему было хорошо видно, как вдоль воды двигался конный отряд. Кони шли медленно и тихо, чуть наклоняя головы, словно кивая кому-то, а их копыта утопали в песке. На другом берегу стояли орудия. Там горел костер и из-за его света часовые не заметили всадников. Дима пролетел над батареей, разглядев солдат в серо-черных мундирах. Это были враги, но он не боялся их. Он чувствовал себя вольготно в прохладном ночном небе, а, главное, точно знал – конница пройдет, и займет позицию позади батареи.
Когда вражеский лагерь скрылся за поворотом, всадники перешли на рысь и растворились в темноте. На душе стало так хорошо и спокойно, что не хотелось возвращаться на прожженную солнцем поляну. А, может, смерть и бывает такой, когда ты, сконцентрированный в бестелесную точку, несешься среди ночного покоя, а все, происходящее внизу, уже тебя не тревожит и кажется мелким и суетным?..
Вдруг прогрохотал взрыв, и небо озарилось яркими сполохами; дрогнули березки на берегу. Все произошло так неожиданно, что Димино сердце замерло, а тело не осознанно, а, скорее, даже против его воли устремилось вперед.
В следующее мгновенье он увидел комья земли, взметнувшиеся вверх прямо перед глазами, и услышал лошадиное ржанье. Несколько коней вздыбились, отбивая дробь по ночному воздуху передними копытами, и в призывном ржанье задирая морды. Две лошади рухнули, подкошенные осколками, придавив своей массой всадников. Раздался еще один взрыв. Кто-то упал, но оставшийся эскадрон продолжал нестись вперед, туда, где, как видел Дима с высоты своего положения, медленно ползли черные громады танков, медленно и лениво ворочая башнями в поисках очередной жертвы.
Их было всего три, но и эти три бронированных монстра могли без труда уничтожить его грациозное белогривое воинство. Дима прекрасно понимал это. Он не понимал другого – как его конница могла оказаться под обстрелом, ведь он точно помнил, что поле, на которое ставил коня, не билось никакими фигурами противника. Однако он не успел до конца восстановить в голове позицию. Неведомая сила бросила его вниз и прижала к жесткой и влажной от пота лошадиной гриве; не понятно каким органом, но он ощущал даже биение пульса на могучей холке. Его конь несся первым, и Дима видел черное жерло орудия, поворачивавшееся в его сторону.
…Из пушек всех не перебьют – прорвемся. А, вот, если пулемет – тогда конец. Почему они не стреляют из пулемета?.. – возникла мысль стратега, но в следующее мгновенье грянул выстрел. Из черного отверстия вырвался язык пламени и дым, окутавший башню. Это было последнее, что видел Дима. Его бестелесная субстанция разделилась надвое. Одна ее часть, ощущая нестерпимый жар, со страшной скоростью устремилась назад, к реке, а вторая, свернувшись в спираль, запуталась в жестких конских волосах. Лошадь, разорванная пополам, издала хрип, обнажая огромные желтые зубы. Ее глаза выкатились из глазниц, приобретя безумное выражение; шея дернулась в предсмертной конвульсии. Дима не мог оторваться от этого зрелища смерти, от этих глаз и навсегда оскаленной морды. Он даже пропустил какой-то фрагмент боя и очнулся, только когда увидел вспышку, а потом яркое зарево впереди – там горел один из танков. Сначала Дима не понял, как это произошло, а потом, присмотревшись, увидел, что жалкие остатки эскадрона миновали зону обстрела, оказавшись в тылу танков, и теперь всадники, не встретив ни десанта, ни пулеметных очередей, пытались поджечь гранатами их незащищенные топливные баки. Танкисты, видимо, пришли в себя от такой наглости кавалерии. Люк одного из танков открылся; оттуда показался ствол пулемета, и в тот же миг в него влетела граната. Крышка люка подлетела вверх и вместе с ней остатки тел и какого-то оборудования; затем внутри раздался взрыв, потрясший окрестности – видимо, взорвался боекомплект. Невесомого Диму подбросило над самой мертвой лошадиной мордой. Он снова видел застывшие безумные глаза с кровавыми белками, видел оскал огромных зубов и розовую пену в уголках рта, где влажная уздечка врезалась в губы. Он подумал, что даже смерть человека не создает в душе такого потрясения, потому что человек в большинстве случаев знает, за что умирает, а животное – никогда, поэтому на его мертвой морде всегда написано недоумение и ужас…
Завороженный картиной смерти, Дима не видел, как последний боец, уже потерявший свою лошадь, бросился под танк со связкой гранат; как вспыхнуло последнее, черное чудовище, и очнулся лишь несколько минут спустя от тишины. Как-то незаметно его тело вновь собралось в единое целое, только теперь оно почему-то все ныло и болело, словно его изломали, перекрутили или, может быть, даже неправильно собрали, перепутав местами какие-нибудь кишки. Когда его убили в первый раз, такого ощущения не было.
