– Чего сразу мы? – насупился Щукин. – Я тоже есть хочу. Все будут жрать, а я бегать?
– Не волнуйся, голодным не останешься. А пока пробежишься, заодно и высохнешь. Давайте по-быстрому.
Манящий аромат обеда вновь сменился сухим запахом солнца.
– Ага, – Щукин зло пнул камешек. – Всякие карапузы будут пропадать, а мы бегай. Может, он с обрыва ухнулся. Или его статуя придавила.
– Пойдем, – прошептал резко побледневший Глебов. – Я знаю, где он.
Он взял левее, пробежал по крайней дорожке и выбрался к центральным воротам. Здесь, на тумбе, слева от ворот, сидел малыш и бесшумно плакал. Слезы вперемешку с соплями текли по побелевшему лицу. Он беззвучно всхлипывал, вздрагивая всем телом. Но с места не двигался. Взгляд его был устремлен в кусты с другой стороны ворот.
– Ну, – набросился на него Щукин, – и чего ты здесь расселся? Тебя весь лагерь ищет, а ты тут загораешь!
Малыш всхлипнул, но на ребят не посмотрел.
– Слезай, пошли, – потянул его за руку Серега.
Малыш болезненно поморщился. Вася, привстав на цыпочки, осторожно снял мальчика с тумбы. Руки и ноги Коли Смирнова безжизненно болтались.
– Ну, – склонился над ним Глебов, – чего ты испугался? Нет там никого.
И тут глаза малыша полезли из орбит, рот раскрылся в безумном крике. Он вжался в колени стоявшего рядом Васьки и весь затрясся. Глебов, нахмурившись, посмотрел на соседние кусты. Никого там не было. Только прошуршало что-то в сухой траве.
– Хватит, – Щукин подхватил еле стоящего на ногах Колю Смирнова и пошел к столовой. – Я жрать хочу, а он тут истерики закатывает. Если хочешь домой, так и скажи. И нечего просто так у ворот торчать.
Серега, продолжая ворчать, тащил за собой несопротивляющегося Колю. Васька посмотрел на приятеля, развернулся и, ничего не говоря, помчался к клубу.
В его голове вертелась еще не понятная для него мысль. Ночное видение барабанщицы, ее перетаскивание в клуб, трещина у креста, темная фигура среди недостроенных зданий – все это никак не могло сложиться в нечто понятное.
Клуб был закрыт. Глебов обежал вокруг него несколько раз. Войти можно было только через будку радиста. И Васька, как альпинист, полез по крутой лесенке в радиорубку.
Радист Андрей Семенков, развалясь в кресле, слушал в наушниках музыку, слегка потряхивая головой. В одной руке у него была жестяная кружка, из которой он время от времени прихлебывал, а в другой – огромный бутерброд с колбасой, обкусанный со всех сторон. Промчавшийся мимо радиста Васька толкнул вертящееся кресло. Горячий чай выплеснулся на грудь Семенкова, и только тогда Андрей понял, что у него гости. Глебов навис над обзорным окошком, выходящим на сцену. За секунду до того, как сильная рука Семенкова сгребла его за шкирку и швырнула в сторону лестницы, он успел разглядеть белое пятно статуи около занавеса.
В следующее мгновение перед Васькой поочередно мелькали ступеньки и небо, потому что он кубарем летел по крутой лестнице вниз. Потом его нос уперся в затоптанную землю, и чехарда неба со ступеньками закончилась.
– Чтоб я тебя здесь больше не видел! – грозно рявкнул Семенков, захлопывая дверь радиорубки.
У Васьки перед глазами все плыло, когда он, шатаясь и задевая ногами за кочки, пытался дойти до столовой. Это у него не получилось. Толпа пообедавших ребят двигалась обратно, увлекая его в сторону корпусов. Тогда он тоже развернулся и побрел вслед за всеми. С трудом добравшись до своей палаты, Глебов рухнул на скрипнувшую кровать. Мир перестал раскачиваться. И Васька уснул.
Глава III
Когда они возвращаются
Праздничный вечер удался на славу. Малышня пела про цветочки и лютики, средние отряды танцевали румбу и танго (здорово получалось), вожатые старших отрядов сыграли на гитаре и показали несколько фокусов.
Весь концерт над выступающими возвышалась белая фигура барабанщицы с красным галстуком на полуосыпавшейся шее. Ей отдавали честь, ей пели песни и рассказывали анекдоты, пытаясь рассмешить. Смеялась она закулисным голосом Максима. Он же за нее говорил.
На празднике ребята третьего отряда заметили, что за их вожатой Наташей ухаживает Костик, высокий красивый парень, подрабатывающий на кухне. Он оказывал ей всяческие знаки внимания, подарил вялый букетик крошечных белых цветочков, что-то шептал на ухо, на что Наташа фыркала и хихикала.
Начальник лагеря сидел, словно аршин проглотив, с его бледного лица не сходила вымученная улыбка. На шутки в свой адрес не откликался.
В конце праздника первый отряд под музыку и радостные крики стащил барабанщицу со сцены и, подняв ее на вытянутых руках над головами, весело понес на хоздвор. По дороге ей отломили палочки и отколотили часть лица с глазом. Оба трофея достались двум парням из того же первого отряда. Свои приобретения они рассовали по карманам, в душе гордясь удачными находками.
Под улюлюканье статуя полетела в мусорную яму.
Радостные вопли перекрыл сигнал горна, призывающий ко сну. Все разбрелись. Лена задержалась на краю вонючей ямы. Из картофельных очисток выглядывала белая голова. Постамент утонул в коричневой жиже. Вверх торчали арматуры рук.
Вдруг статуя двинулась и с приглушенным вздохом: «Эй!» – скатилась с вершины мусора вниз. Лена взвизгнула и побежала вслед за всеми.
После концерта лагерь утихомирился не сразу. То там, то тут смеялись, где-то пели под гитару, кричали вожатые. Девчонки принялись гадать на картах, но их все время сбивала вожатая. В кровати Наташки Селюковой, крупной специалистки по гаданиям, собрались все карточные колоды палаты. В темноте она путалась в картинках, одна колода никак не собиралась. Селюкова сгребла все карты в одну кучу и засунула под матрас.
– Хватит, – подвела итог Гусева. – Давай истории рассказывать.
– Не надо! – вскрикнула Лена.
– Ленка трусит, – хихикнула Павлова, поворачиваясь к соседке. – Боишься, что ночью прилетит Красная Рука и схватит тебя за шею…
Павлова резко перегнулась через кровать и ухватилась за Ленку. Но в шею не попала, потому что та успела отклониться, а уцепилась за волосы. Ленка забилась, вслепую колотя по кровати. Девчонки захихикали.
– Или, – подошла с другой стороны Гусева, – влезет на окно привидение и, подвывая, позовет тебя: «Э-э-эй! Ле-э-э-энка! Иди сюды!»
Отбившись от Павловой, Лена натянула на себя одеяло.
– Дуры! – выкрикнула она. Это только добавило всем радости.
В корпусе погас свет.
Девчонки метнулись по кроватям. Когда скрип пружин смолк, в коридоре послышались странные, припадающие на одну ногу шаги. Как будто кто-то старательно вытопывал ритуальный танец:
– Ых, ых…
