Шифр был не такой уж сложный, для его разгадки нужно было лишь установить порядок выбора букв. Со словом «ликантропия» он оплошал. Оно в самом деле вертелось у него в башке; оно НИКОИМ ОБРАЗОМ не подлежало упоминанию.
Качая головой, Ликтор усилил защиту. Файлы, конечно, не были стерты, он просто перепрятал их понадежнее.
Хорошо, что он ушел недалеко: нужно было осмотреть парочку местных, которые в своем внутреннем состоянии уже почти полностью созрели для активного служения, но возникли неожиданные осложнения. Оба прихворнули, и Ликтор под видом сведущего знахаря принял надлежащие меры.
Ничего серьезного, обычные побочные эффекты – рвота, головная боль, повышенная температура. На препарате таких вещей не бывает, но Ликтор оприходовал этих двоих традиционным методом, кустарным. Препарат дефицитен, его следует экономить. Он действовал, когда кролики спали, был предельно осторожен и не допустил мгновенной трансформации, это было слишком опасно.
И вот результат.
К концу лечебных мероприятий его укололо нехорошее предчувствие. Он быстро свернул дела и поспешил домой; вошел не сразу, сперва осторожно заглянул в окно. Интуиция не обманула: проклятый черт в рясе – сейчас, конечно, без рясы – сидел за компьютером и лихорадочно списывал данные.
Ликтор бесшумно подкрался и обошелся без инструментов, ему хватило кулака. И протодьякону тоже – хватило. Да, он немного не рассчитал… Возьми он железяку или полено, с Челобитных можно было бы вообще попрощаться навсегда.
Конечно, его можно было потом и оживить, как Макарыча, чье сердце не выдержало преображения, но это уже не то. Войдя во вкус, Ликтор уже не хотел довольствоваться живым роботом.
Ликантропия! Он презрительно скривился. Почему на Службе состоят такие невежды? Если ты собираешься иметь дело с вервольфами, то удосужься сначала собрать информацию, да не только ту, что содержится в официальных источниках, а и засекреченную, которой располагают только работодатели.
Уж мог бы предположить, что за века существования Секретная Служба нарыла об оборотнях сведений больше, чем все мирские мировые структуры вместе взятые.
Остается выяснить, насколько принципиален этот тип, насколько он предан Службе и до какой степени готов возмутиться предательством.
Когда он доберется до Виссариона, правда может вскрыться – если только не раньше. Ликтор, кстати, может сам рассказать протодьякону, что является одним из двенадцати.
Единственным волонтером, кто остался в живых.
…Их было ровно двенадцать, по числу апостолов. И вообще это число почитается в Писании и Предании за священное. Волонтерами они были только условно – попробуй, откажись! В Секретной Службе давно уже взяли на вооружение общероссийскую практику добровольной обязательности. Или обязательной добровольности, это уж как угодно.
И весьма эффективно ее применяли.
Одиннадцать человек скончались в ужасных мучениях.
Они были самого разного звания – от служек до протоиереев, и был даже один архиерей. Он, видимо, впал в немилость, и его поставили перед выбором: или участвуй, или… Понятно, что высокая духовная особа выбрала призрачный шанс на жизнь.
Случилось так, что Ликтора уличили в содомии. Этого было достаточно, чтобы на его дальнейшем служении поставили крест. А крест на служении в этой структуре означал и другой крест, могильный. Сотрудник Службы не мог перейти в мир, не мог и остаться простым служителем культа. Его не спасли бы даже монастырские стены.
Будучи взят за горло и приперт к стене неопровержимыми уликами, Ликтор согласился. Дьячок, с которым его поймали, тоже вошел в группу и умер, можно сказать, у Ликтора на руках. На умирающего было жутко смотреть: его тело расползалось под пальцами.
Все были обнажены, происходящее снималось на видеокамеры под всеми углами и во всех ракурсах; одежду велели снять, чтобы не пропустить ни одной мелочи.
Все происходило в «студии» – большом, ярко освещенном помещении с надежной звукоизоляцией. Стены были обиты поролоном или чем-то вроде него, как в палате для буйнопомешанных. И не напрасно, как выяснилось; двое-таки бросились в надежде расшибить себе черепа, но не преуспели.
Все было ослепительно-белым, чистым; тем контрастнее выглядели окровавленные клочья волос на мягком полу.
…Заходили преувеличенно бодро, с отвагой, с гордо поднятыми головами; эксперимент приравнивался к казни, а волонтеры – к смертникам; все это понимали, но вслух не оговаривали. Внутри их уже ждали монахи из Медицинского Отделения, по двое на каждого, итого – двадцать четыре. Но даже для тридцати шести человек помещение оставалось слишком просторным.
Страх на лицах, замаскированный под беспечность, сперва сменился недоумением, ибо ничего не происходило, и все эти безопасные стены с камерами показались дурацким излишеством. Так продолжалось около десяти минут, и вдруг первый волонтер выпучил глаза и схватился за них, словно пытаясь затолкать обратно в глазницы! Его глаза расползлись, как яичные желтки, и протекли между пальцами; волонтер издал пронзительный вопль и рухнул на колени, раздирая себе щеки. Но кровь почему-то брызнула не из ссадин, а из ушей, щедро окропив белый пол.
От номера первого шарахнулись и автоматически образовали вокруг него опасливое кольцо. Монахи отступили, не собираясь препятствовать естественному ходу событий, но готовые вмешаться при первой попытке нарушить чистоту эксперимента. И действительно вмешались – через несколько минут, когда номер четвертый вдруг прыгнул на девятого, вознамерившись перервать тому горло. Его оттащили и вытянули неведомо откуда взявшейся плетью; характерно, что сотрудники Службы везде, где это удавалось, стремились придерживаться патриархальных обычаев и неизменно предпочитали розги с нагайками электрошокерам и резиновым дубинкам.
Ликтор числился под номером одиннадцатым. Тогда его еще, впрочем, так не звали; он носил имя, данное ему родителями и подтвержденное при крещении.
Единственным отрицательным последствием эксперимента для него стало то, что он это имя начисто забыл. Поэтому лично Виссарион дал ему новое.
Списав заодно и содомский грех…
А служка, увы, расплатился по полной – как в отношениях, так и здесь он сыграл пассивно-страдательную роль. Ликтор отчаянно ему сочувствовал – правда, по ходу эксперимента все меньше и меньше, ибо способность к сопереживанию в нем неуклонно ослабевала и – до некоторой степени – восстановилась лишь на следующий день.
Держа заживо распадавшегося служку на руках, Ликтор наблюдал, как один за другим выходят из строя его товарищи.
Номер пятый забился в корчах; у номера второго грудная клетка стремительно расширилась до полной бочкообразности и лопнула, ребра разошлись, так что стало видно бешено бьющееся сердце. Номер третий подскочил и вырвал это сердце одним движением когтистой лапы. Монахи метнулись на помощь, но не успели, а один из них даже пострадал: с тех пор его лицо пересекал глубокий шрам.
