– Найти виновных? – удивленно переспросил император и в упор посмотрел на Афтазия. Тот зябко поежился под этим взглядом. – Но они под пыткой укажут на тебя, а ты…
– Что ты, повелитель, как можно! – воскликнул Афтазий без обычного своего подобострастия в голосе. – Что ты, разве можно предавать суду истинных виновников? Упасите, боги, нас от этого! Так не поступал ни один правитель – со дня сотворения мира! Виновниками следует избрать только тех, кто не имеет к пожару никакого отношения, тех, кто ничего о нем не знает, следовательно, ничего не сможет рассказать на суде.
– О ком же ты говоришь?
– Следует возложить вину на людей, раздражающих римлян своими обычаями, своей несхожестью с остальными. Слышал ли ты о тех, кого называют христианами?
– Да, мне приходилось слышать о них. Кажется, это какая-то восточная секта?
– Да, повелитель, эта секта происходит из Иудеи. Христа, от имени которого они получили свое название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат. Это зловредное суеверие было на время подавлено, но вскоре оно вновь прорвалось наружу, как воспалившийся нарыв, и не только в Иудее, но и в Риме. Ведь сюда со всего мира стекается все самое гнусное и постыдное, и здесь любая, самая отвратительная ересь найдет многочисленных приверженцев.
– Чем же так отвратительны эти… как ты их назвал? Кажется, кристиане?
– Христиане, повелитель! – Афтазий вновь почтительно склонился перед Нероном. – Самое отвратительное в их вере – то, что они утверждают, будто после смерти первые станут последними, и наоборот – последние станут первыми. То есть какая-нибудь жалкая нищенка или мелкий мастеровой после смерти окажутся выше патриция, сенатора, полководца и даже – простите мне эти ужасные слова, повелитель, – выше самого императора!
– В самом деле мерзавцы! – возмущенно воскликнул Нерон. – Как их только земля носит!
– Да, отвратительная ересь и очень опасная! От нее проистекает масса вреда. Во-первых, простолюдины перестают смотреть на знатных людей, как на высших существ, а на императора – как на бога, ибо они считают, что бог всего один…
– Какое убожество!
– Полностью согласен! Своими гнусными обычаями христиане навлекли на себя всеобщую ненависть, и если ты объявишь, что это они подожгли Рим из ненависти ко всему роду человеческому, – римляне охотно поверят тебе и с горячим приветствием примут самую жестокую расправу с еретиками.
– Ты молодец, Афтазий! – обрадовался Нерон. – Что бы я без тебя делал? Таким образом мы убьем сразу двух зайцев – найдем виновных в поджоге Рима и очистим город от членов этой зловредной секты! – Император повернулся к префекту преторианцев и проговорил: – Ты слышал, Метелл? Афтазий установил, что этот ужасный пожар устроили христиане! Ты отвечаешь за то, чтобы незамедлительно выявить их – всех до одного – и предать суду! Думаю, дело пойдет быстрее, если ты объявишь, что имущество христиан отойдет тем из соседей, кто донесет на них. – Нерон секунду подумал и добавил: – Пожалуй, мы отдадим доносчикам только половину имущества христиан, с них и этого хватит. Вторая половина отойдет в казну императора. Ведь мне предстоят очень большие расходы! Я хочу восстановить город после пожара. Да, вот еще что – если возмущенные граждане сами начнут ловить христиан на улицах и вершить над ними справедливый самосуд или если они примутся громить дома и лавки христиан, ты и твои люди отнесутся к этому… снисходительно. Ведь снисходительность и милосердие к подданным – главное достоинство истинно великого правителя!
– Слушаю и повинуюсь, повелитель! – отчеканил префект преторианцев и удалился, печатая шаг, чтобы передать приказ императора своим подчиненным.
Нерон проводил его взглядом, вновь вскинул лиру, коснулся ее струн и предался стихосложению:
Ты, Илион горделивый, гордых троянцев оплот,
Слал корабли по морям ты, как стаю посланцев пернатых,
Ныне же пламенем жадным объят,
Гибнешь от бронзовых копий ахейских…
Прочитав последние строки поэмы, Нерон окинул взором пылавший Рим и повернулся к Афтазию.
– Вот о чем я подумал, – проговорил он с воодушевлением. – Казни христиан можно превратить в замечательное зрелище, какого еще не видел Рим! Скажем, устроить бои между христианами и обычными гладиаторами… Христиан нарядить в яркие восточные костюмы… Это же очень зрелищно!
– Ты, как всегда, неподражаем, повелитель! – поддержал императора Афтазий. – А вот что еще пришло мне в голову… Можно вывести христиан на арены, нарядить их в звериные шкуры и натравить на них диких зверей. Это понравится римлянам. Кроме того, таким образом мы покажем дикую, варварскую природу этой секты.
– Прекрасная идея! – одобрил его Нерон. – Ты очень изобретателен, Афтазий! Что бы я без тебя делал!
– Думаю, вы нашли бы другого способного вольноотпущенника, – скромно ответил хитрый грек.
* * *
– Прокатываем первую сцену Елены с Агишиным! – распорядился Медеников.
Александра, в платье с кринолином и в гриме, вышла на сцену и радостно воззрилась на своего партнера Славу Рогозина, игравшего Агишина:
– Боже! Вы здесь, а я и не знаю, маменька и не скажет!
– Да я давно уж!.. – ответил Слава, потянувшись вытянутыми в трубочку губами к ее руке – для поцелуя.
– Давно ли вы из Петербурга?
– Вчера утром.
– Как же вы смели так долго не являться?!
Сцена шла как по накатанным рельсам, Александра играла легко и уверенно, реплика следовала за репликой, Рогозин как партнер был хорош – не вылезал вперед, не проглатывал реплики, не скатывался к скороговорке, не мельтешил, не переигрывал, не тянул одеяло на себя.
Дело шло к кульминации. Разговор перешел на личность жениха Елены, Андрея Белугина.
– Я его никак не разберу, – молвила Александра. – Глуп он или юн еще очень?
– Пороху он, конечно, не выдумает, – задумчиво ответил Слава, точнее, Агишин, в которого Рогозин перевоплотился совершенно. – Нет, не выдумает, а поразовьется, так будет человек как следует, для домашнего обихода, разумеется! Вообще, этот Андрюша – драгоценность. Он очень удобен.
– Для кого? – Александра постаралась передать в тоне этого коротенького вопроса всю наивность и неискушенность своей героини, непонимание того, о чем говорит ей собеседник.
– Для жены, для женщины, которая сумеет понять, как дорога, при полном довольстве, полная свобода и независимость! Благоразумная девушка едва ли оттолкнет его!
