— Не будем рисковать, штабс-капитан, — предложил Иван Иванович, которого, признаться, еле держали ноги. Если бы не мужик за спиною, он бы, верно, с позором бросился сейчас прочь, оставив Шкирятова одного.
— Нашелся охотник за демонами… А вдруг алука чувствует себя как новорожденный и полон сил? Что тогда?…
— Уже тут, что ж теперь, — буркнул штабс-капитан. — Однако все это мне не нравится — катакомбы эти, запах, тишина…
— А что, барин, если… — начал Антипка, но не успел окончить фразы, потому что впереди в тоннеле зашумело, заворочалось, и давешний рев ударил по барабанным перепонкам наподобие близкого снарядного разрыва.
За ужасающим ревом Рязанов не услышал выстрелов штабс-капитана, но увидел их яркие вспышки. Потом нечто огромное, вонючее и косматое бросилось на них из черноты коридора. Масляный фонарь вылетел из руки Шкирятова, ударился о стену и погас. Совсем рядом, только руку протяни, в кромешной тьме что-то урчало, хрипело, а Иван Иванович мелкими шагами отступал, выставив перед собою револьвер. Он боялся стрелять, чтобы не попасть, упаси господь, в штабс-капитана; Антипка со своею рогатиною бормотал молитвы, тоже отступая.
— Иван Иванович!!! — внезапно закричал во мраке штабс-капитан.
Крик этот был столь безнадежным, столь умоляющим, что Рязанов тут же нажал на спусковой крючок. «Трэнтер» дернулся в руке, Иван Иванович стрелял и стрелял, пока не понял, что боек сухо щелкает уже впустую и все патроны расстреляны. Он повернулся, чтобы бежать, и тут же в спину ударило что-то тупое и тяжелое. Рязанов ничком полетел на пол, ударился лицом в глиняный твердый пол и пополз, не вставая даже на четвереньки, словно ящерица. Над ним с уханьем пронеслось что-то огромное, рядом с упертой в пол рукою скрежетнули когти… Послышались ружейные выстрелы, вопли, собачий лай.
— Подымайся, барин! Вставай скорей, едри твою мать! Это Антипка тащил Ивана Ивановича за руку, подкрепляя свои действия крепчайшими словечками. Рязанов при его помощи поднялся на колени и на подгибающихся ногах заковылял вперед — к солнечному свету.
Выбравшись наружу, он боком, неловко завалился подле входа в берлогу. Перед глазами плыли деревья, отец Савва с выпученными в ужасе глазами, Каратыгин с окровавленным лицом, мечущиеся туда и сюда собаки, напрочь перепутавшие свои поводки… Антипка, нагнувшись, что-то говорил Рязанову, но тот ничего не слышал; наконец к нему склонился Армалинский и сунул под нос откупоренную склянку. Резкий льдистый запах нашатырного спирту заставил Ивана Ивановича отшатнуться, наполнил мозги бодрящим холодом.
— Револьвер-то отдайте, отдайте, — ласково говорил Армалинский, пытаясь разжать закостеневшие пальцы Рязанова.
Помотав головою, Иван Иванович выпустил оружие.
— Что… Что было? Что было?! — пробормотал он.
— Сами не поймем, господин Рязанов, — сказал Армалинский. — Выметнулось бог весть что, зверь не зверь, и — в лес… Отец Савва выстрелил почти что в упор дуплетом, а ему словно бы и ничего. А господина Каратыгина с пути отшвырнуло лапою, пострадал господин Каратыгин…
— Где штабс-капитан?
— Господин Шкирятов? Господи… — Армалинский вскочил с колен. — Господа! Господа! Штабс-капитан внутри остался!
Антипка, Сидор и утирающий прямо рукавом кровь Каратыгин тут же полезли в нору — на сей раз без опаски, потому что таинственное чудовище покинуло логово и скрылось. Вскоре они вернулись: Каратыгин и Сидор несли бездыханное тело под руки, Антипка же ухватил Шкирятова под ноги.
— Что с ним?! — крикнул Армалинский.
— Весь погиб, кажися… — отозвался Антипка. Рязанов, шатаясь, поднялся и пошел к штабс-капитану: его как раз аккуратно сгрузили в траву. Глаза Шкирятова были широко открыты и замутились уже той омерзительной пленкою, как это бывает обычно у мертвецов. Охотничий костюм на груди молодого человека был разодран в клочья, и точно так же в клочья была изодрана его плоть — в кровавой каше белели обломки ребер и какие-то сизые пленки, которые еще подергивались и шевелились, живые в мертвом организме…
— Когтями, — выдохнул Армалинский.
— Упокой душу раба твоего… — забормотал священник, протискиваясь к телу.
Иван Иванович в ужасе разглядывал погибшего, стоя пень пнем, докуда его неуважительно не оттер Антипка, прогудев:
— Что ж вы как нехристи…
И опустил покойнику веки. Тут бы Ивану Ивановичу Рязанову и потерять сознание, но желанный обморок не приходил, только ноги продолжали прегадко трястись и в груди колотилось спятившим швейцарским хронометром сердце — живое, в отличие от сердца штабс-капитана Шкирятова, что остановилось навечно…
Послали за подводою, тело несчастного штабс-капитана увезли. Затем пошли с фонарями осматривать страшную нору. Она оказалась длинной, а в самом конце имелось логовище — на полу набросано было грязное сено, среди которого во множестве обнаружились обглоданные человеческие кости. Кто-то предложил засыпать нору от греха подальше глиною, но Армалинский разумно велел этого не делать, покамест не приедут из полиции и не осмотрят, как подобает, место происшествия.
В усадьбе Миклашевских уже знали о страшных событиях, но никто не лез к Ивану Ивановичу с вопросами. Есть он не мог и заснуть сумел лишь после того, как принял изрядную дозу снотворного, и так проспал более суток. Слава богу, снов он не видел, а если и видел какие, то по пробуждении не припомнил ни единого. Разве что мнилось ему лицо отца Саввы — с выпученными от страха глазами. «Нет, не поеду я к попу, — подумал про себя Рязанов. — Кой от него толк? Что ж он демона крестным знамением не остановил, не уничтожил?»
С тем и встал, имея в душе новое намерение, как провести сегодняшний день.
Тщательно умывшись, побрившись и скушав немного гречневой каши, Иван Иванович попросил у Миклашевского пролетку, чтобы съездить в город.
— Бога ради, Иван Иванович, дорогой! — отвечал тот, имея отчего-то испуганный вид. — Берите любую, Антон свезет вас со всей возможной аккуратностью.
Антон оказался совсем молодой мужик, весьма прилично одетый — видимо, специально с тем, чтобы возить хозяина в город. Пролетка Миклашевского также была хороша: новая, пахнущая еще лаком, с мягкими пружинными сиденьями, удачно подрессоренная.
— Куда едем, барин? — спросил Антон, лихо помахивая кнутом.
— На станцию, братец, да не гони, а тихонько поезжай, — велел Иван Иванович.
Возница оказался этим обстоятельством огорчен, но подчинился. Пролетка мягко покачивалась на дорожных неровностях, вокруг шелестела на легком ветерке листва. «Так бы ехал и ехал», — подумал Иван Иванович, отхлебывая лимонаду из бутылки, что настоятельно вручила ему в дорогу госпожа Миклашевская.
