Старик без слов уставился на Вилли.
— Ведь я сам тебе помог это сделать со мной, — продолжал Вилли. — Относительно этого врачи были правы — это соучастие, верно? Соучастие проклинающего и проклинаемого. Но я больше не участвую в этом, старик. Моя жена дрочила меня в большой, дорогой машине, точно, в моей большой, дорогой машине, а твоя дочь вышла между двух машин, стоящих посреди квартала, как самая обычная разиня. Это тоже точно. Если бы она переходила на перекрестке, сейчас она была бы жива. Вина была с обеих сторон, но она мертва, а я никогда не смогу уже вернуться к прошлой жизни. Это уравнивает. Не лучший баланс в истории мира, может быть, но уравнивает. В Лас-Вегасе есть присказка — они называют это — сквитались. Мы квиты, старик. Пусть это здесь и кончится.
И тогда Вилли заулыбался, а в глазах Лемке появилась тень затаенного страха, однако постепенно его вытеснило упрямство, каменное и непреклонное.
— Я никогда не сниму его, белый человек из города, — проговорил Лемке. — Я умру с проклятием на устах…
Вилли медленно склонил голову к лицу Лемке, пока их лбы не соприкоснулись. Он почувствовал запах старика — запах паутины, табака и мочи.
— Тогда сделай еще хуже. Давай! Сделай так, как ты сказал!
Лемке глядел на него еще мгновение. Вилли почувствовал, что теперь Лемке заворожен. Потом Лемке резко повернулся к Самюэлю.
— Енкельт аю лакан оч каноне альскаде! Быстро!
Самюэль и парень с пистолетом оторвали Вилли от Тадеуша Лемке. Впалая грудь старика вздымалась и опадала, его жидкие волосы взъерошились.
«Он не привык, когда прикасаются к нему, не привык, когда с ним говорят гневно».
— Мы квиты, — проговорил Вилли, когда цыгане оттаскивали его прочь. — Ты слышишь меня?
Лицо Лемке исказилось. Неожиданно, жутко, оно стало на триста лет старше, словно лицо мумии.
— Не квиты! — закричал он Вилли, взмахивая кулаками. — Не квиты, и никогда не будем квиты, городской человек. Ты умрешь тонким! Ты умрешь вот таким! — он свел вместе оба своих кулака, и Вилли почувствовал страшную боль в боках, словно стал толщиной с эти два кулака. Мгновение он не мог дышать, чувствовал, как все его внутренности сжались в один ком. — Ты умрешь худым!
— Мы квиты, — снова проговорил Вилли, стараясь не задохнуться.
— Никогда! — завизжал старик. От ярости его лицо покрылось тонкими красными линиями — сеткой трещин. — Уберите его отсюда!
Цыгане потащили Вилли. А Тадеуш Лемке наблюдал, упершись руками в бедра, с застывшим, как каменная маска, лицом.
— Прежде чем меня уволокут, старик, знай, что мое собственное проклятие падет на твою семью, — закричал Вилли, и несмотря на тупую боль в боках, его голос зазвучал сильно, спокойно, почти весело. — Проклятие белых людей из города.
Ему показалось, что глаза Лемке расширились от страха. Уголком глаза он заметил, как старуха в шезлонге снова ткнула в него знаком от дурного глаза. Два парня на мгновение остановились. Самюэль издал короткий недоумевающий смешок, вероятно, представив себе, как белый представитель среднего класса юристов из Фэрвью проклинает наверное старейшего цыгана Америки. Вилли и сам бы расхохотался два месяца назад. Тадеуш Лемке, однако, не смеялся.
— Ты думаешь, что люди, подобные мне, не наделены могуществом проклятий? — спросил Вилли. Он развел руки в стороны и раздвинул пальцы, как ведущий в варьете-шоу, просящий аудиторию прекратить аплодисменты. — У нас тоже есть свои тайные силы. Мы можем неплохо проклинать, если серьезно за это возьмемся, старик. Не заставляй меня за это браться.
Позади старика кто-то появился. Мелькнула белая сорочка и черные волосы.
— Джина! — крикнул Самюэль Лемке.
Вилли увидел, как она шагнула в свет костра. Увидел, как она подняла рогатку, оттянула резинку и выпустила ее, как художник, набрасывающий первую линию на белом листе. Вилли показалось, что он увидел текучий, прочерченный всплеск в воздухе, когда стальной шарик пролетел круг, но это наверняка нарисовало его воображение. В левой руке возникло ощущение обжигающей боли, но тут же пропало. Он услышал, как стальной шарик ударился о железный борт прицепа, и в этот же момент понял, что видит разъяренное лицо Джины не через раздвинутые пальцы, а сквозь свою ладонь, посреди которой сейчас появилась аккуратная круглая дырка.
«Она подстрелила меня из рогатки. Боже милостивый!» Кровь в свете костра была черной, как деготь. Она текла, пропитывая рукав куртки Вилли.
— Енкельт! — закричала Джина. — Убирайся отсюда, апелак! Убирайся, убийца и ублюдок! — она бросила рогатку, которая упала почти в огонь, и, рыдая, убежала. Никто не шевельнулся. Стоящие вокруг огня молодые парни, старик, сам Вилли — все замерли без движения. Послышалось хлопанье двери и рыдание девушки стихло. А Вилли все еще не чувствовал боли. Неожиданно, сам того не сознавая, Вилли протянул руку к старику. Лемке отшатнулся назад и окрестил Вилли знаком от дурного глаза. Вилли сжал руку в кулак, как сделал раньше Лемке, и из его сжатого кулака тоже закапала кровь.
— Проклятие белого человека легло на вас, господин Лемке. Об этом не написано ни в одной книге, но я говорю вам, что это — правда. И вы в это верите…
Старик разразился потоком на романском. Вилли потащили дальше. Что-то щелкнуло в его шее. Его ноги оторвались от земли. «Они решили бросить меня в костер. Наверное, они хотят меня поджарить в нем…»
Но вместо этого его потащили тем же путем, которым он пришел, через круг у костра (Цыгане падали со стульев, стараясь подальше держаться от него) и между двух пикапов. Из одного пикапа доносились звуки работающего телевизора — там кто-то хохотал.
Парень в жилете поднатужился и швырнул Вилли как мешок с зерном (очень легкий мешок с зерном). Мгновение Вилли летел. Он приземлился в траве за припаркованными машинами с глухим стуком. Намного хуже, чем дыра в ладони. У Вилли больше не осталось мягких мест, и кости его тела застучали, словно незакрепленные дрова в грузовике. Вилли попытался подняться и не смог этого сделать. Белые огоньки заплясали у него перед глазами. Он застонал.
К нему подошел Самюэль Лемке. Красивое лицо парня было гладким, лишенным всякого выражения и оттого смертоносным. Сунув руку в карман джинсов, он что-то достал. Вилли показалось, что это палка, и только когда, щелкнув, выскочило лезвие, Вилли понял, что это.
Вилли вытянул вперед свою кровоточащую руку, и Лемке заколебался. Теперь у него на лице появилось выражение, которое Вилли видел в зеркале своей ванны в доме в Фэрвью. Страх! Спутник Самюэля что-то пробормотал. Лемке остановился, глядя на Вилли, потом убрал лезвие в черное тело ножа. Он плюнул Вилли в лицо, и оба цыгана ушли. Вилли полежал, пытаясь восстановить все события, докопаться до главной сути… но все, что произошло, выглядело трюком юриста, который сослужил службу в темном месте. Его рука громко заговорила о том, что с ней произошло, и Вилли подумал, что скоро боль станет намного сильнее. Если только цыгане не передумают и не вернутся сюда за ним. Тогда со всякой болью будет покончено, раз и навсегда.
