На широкой кровати, занимавшей треть всего вагончика, корчилась привязанная за руки и за ноги молодая женщина с разбитым в кровь лицом. Ее одежда изорванными клочьями была разбросана по полу. Она плакала и что-то бормотала, выплевывая изо рта кровавую слюну. Своими опухшими от побоев глазами она не сразу сумела разглядеть чужаков, а когда все же заметила людей с оружием, обреченно заскулила, не ожидая ничего хорошего.
Двадцать минут спустя четверо пленников очутились во дворе. Они связанными лежали в ряд и помалкивали. Все, кроме подстеленного Павлом насильника. Тот оказался не юнцом, а вполне себе взрослым дядей лет сорока. Ранение его было пустяковым, фактически царапиной, которая уже перестала кровоточить, но выл и рыдал он так, будто ему только что оторвало ноги.
Избитую женщину отвязали от кровати, после чего Вика долго убеждала ее, что они не собираются причинять ей никакого вреда. Женщина не спешила верить незнакомке на слово. Забившись в угол, она тряслась от страха и плакала. И лишь чуть погодя, немного успокоившись, вдруг спросила:
— А что с Мишей?
— С кем? — не поняла Вика.
— С Мишей, — повторила женщина. — Он жив? Они ведь его не убили?
Павел догадался, что Миша это приятель женщины, с которым их вместе взяли в плен. Он уже собрался расспросить разбойников о Мишиной судьбе, но не понадобилось. Как раз в этот момент Леха сумел взломать дверь последнего вагончика. Тот оказался темницей. И в нем-то обнаружился тот самый Миша — сильно избитый, но живой мужчина. Появление чужаков он встретил так же, как и его подруга — с твердой верой в худшее. Его тоже пришлось долго убеждать в том, что бояться нечего.
К тому времени, как парочка пленников воссоединилась и заключила друг друга в объятия, Костя успел разжечь костер, набросав в него поломанную на дрова мебель разбойников, исходя из того расчета, что им она уже не пригодится. В свете костра Павел наконец-то сумел разглядеть освобожденную пару, и вдруг понял, что знает этих людей. Нет, не знаком с ними, но уже встречался прежде. Женщину трудно было узнать — ее лицо представляло собой опухшее кровавое месиво. А вот мужчину он опознал, хоть и видел его прежде только однажды. Именно у этой парочки они с Костей умыкнули на заправке внедорожник со всеми припасами. Голубки, помнится, собирались податься на юг. Но похищенная машина спутала все их планы. А затем они и вовсе угодили в лапы этих отморозков.
Павел испытал мощный приступ чувства вины. Если бы не они с Костей, эти двое уже загорали бы на южных пляжах. А заодно порадовался, что ребята не видели их с Костей лиц и не могли опознать угонщиков. А то получилось бы неловко.
Постепенно спасенные пришли в себя и поверили, что чужаки не собираются причинять им вреда. Сбивчиво поведали они историю своих злоключений. В их планы входило отправиться на юг, где они собирались переждать зиму, а то и остаться насовсем. Они хорошо подготовились к поездке — нашли отличный автомобиль, запаслись припасами. Но в самый последний момент какие-то конченые уроды подло угнали их тачку со всем содержимым.
— И как только таких подонков земля носит! — покачал головой Костя, тоже признавший этих двоих.
— Вот именно, — зло бросила Вика. — Ладно, зомби, с них спроса нет. Но когда люди в нынешние времена ведут себя как последние твари, хочется просто поубивать их.
— Да, да, я тоже очень возмущен, — пробормотал Павел, бесконечно радуясь тому, что парочка не может опознать циничных похитителей.
Оставшись без машины и припасов, двое голубков попытались осуществить повторную подготовку к южному вояжу. И в процессе этого угодили в засаду. Бандиты подстерегли их на выезде с моста, прострелили двигатель автомобиля, а самих взяли в плен.
— Теперь все хорошо, — заверила их Вика. — Это слабое утешение, но припасы вам искать не придется. У этих уродов целый вагончик ими забит. И тачка у них тоже наверняка есть.
— Вот-вот, — поддакнул Костя. — Можете теперь ехать на юг.
Но парочка все еще не пришла в себя окончательно, и не торопилась строить планы. Пока что они были бесконечно счастливы уже тому, что смогли пережить это злоключение, на что совсем не надеялись.
Пока Павел, Костя и Вика общались со спасенными голубками, Леха стоял над связанными пленниками и задумчиво разглядывал их. Особый его интерес вызвал сорокалетний дядя, определенно являвшийся предводителем пионеров-злодеев.
— Так это ты, что ли, Волк? — нарушил молчание Леха.
Тот не ответил, продолжая скулить по поводу простреленного плеча.
— Не молчал бы ты, — намекнул Леха.
И вновь предводитель разбойников не снизошел до ответа, только покосился на Леху с какой-то детской обидной во взоре. Не было смысла ничего говорить. Этот суровый человек не был в состоянии его понять. А ведь он мог бы порассказать о себе. О своей тяжелой и несчастной жизни. С самого рождения он был отмечен печатью страдания, поскольку получил от родителей позонную фамилию — Пискин. Такая фамилия уже гарантировала ему тонны горестей и унижений, но предки окончательно добили отпрыска, контрольным выстрелом назвав его Емельяном. О чем они только думали? Да на что хорошее вообще может рассчитывать в жизни человек, прозванный Емелей Пискиным?
Глава 21
На всем протяжении школьного прозябания он оставался главным объектом для дразнилок. Не обремененные богатством фантазии сверстники обзывали его либо писькой, либо различными вариантами данного словечка, что стабильно доводило Емельяна до слез и истерик. Затем сыскался какой-то недобитый остряк, придумавший ему прозвище, ставшее результатом слияния гордого имени и не самой благозвучной фамилии. Его нарекли Писькомелей, и Писькомелей он оставался вплоть до выпуска.
На протяжении всей жизни Емеля остро ощущал жестокость и несправедливость текущего мироустройства. Что характерно, окружающий мир проявлял эти качества не в принципе сам по себе, и не вообще ко всем поголовно, а исключительно по отношению к нему одному. Другим он давал все, брал их за ручку и вел по широкой дороге успеха. А его, Емелю Пискина, избегал касаться, будто прокаженного.
Страшная, доводящая до судорог, зависть душила Емелю при виде любого, кто добился чуть большего, чем он сам. А таковыми были почти все вокруг, поскольку сам он не добился вообще ничего, и к сорока годам перебивался с грузчика на сторожа, притом не задерживался даже на этих, не добавляющих очков самоуважения, должностях.
С последнего места работы его деинсталлировали буквально за день до конца света. Три месяца Емеля трудился кладбищенским сторожем, и это занятие неожиданно пришлось ему по душе спокойствием и отсутствием нервотрепки. Ему почти не приходилось контактировать с людьми, и это было прекрасно, ибо людей и общение с ними Емеля ненавидел, втайне считая себя лучше и выше окружающих. Но затем какие-то хулиганы пробрались на вверенный ему погост и учинили акт вандализма, расписав надгробия краской из баллончика. Крайним, естественно, оказался Емеля, и его уволили. Точнее, выгнали с великим позором, жестоко отчитав его напоследок и кинув на деньги, каковую несправедливость нарекли штрафом.
Давясь обидой, Емеля буквально не представлял себе, что ему делать дальше. Он не имел ни образования, ни востребованных навыков, ни даже друзей. Вокруг него ополчившимся воинством сжимал кольцо огромный и страшный мир. И как же сильно Емеля ненавидел его. Как же мечтал, чтобы этот мир в один прекрасный день рухнул в пропасть небытия. И чтобы все счастливые люди, живущие в нем, умерли бы страшной смертью. Емеля, как праздника, ждал ядерную войну, поскольку на себя ему было плевать, зато перспектива гибели всех счастливых и успешных людей приводила его в сладостный восторг. Он мечтал, чтобы в Землю врезался астероид, или приключилось еще какое-нибудь глобальное бедствие. Какое угодно, лишь бы только оно разрушило тот миропорядок, при котором он, Емеля, являлся безнадежным лохом.
И внезапно его молитвы были услышаны. На следующий день после того, как завершилась его карьера кладбищенского сторожа, столь ненавистный ему мир вдруг взял и перестал существовать.
