Его глаза по старой привычке остановились на инструментах, которые могли послужить оружием. Потом он увидел Левиура в глубине мастерской, возле странного сооружения, похожего на большую ванну или маленький бассейн.
Герцог был неподвижен, и его фигура терялась среди застывшего хаоса. Дилгус тотчас же узнал хозяина, сидевшего на полу спиной к вошедшим. Его руки лежали на краю ванны. Шут с облегчением отметил, что Сайр вооружен мечом.
Олимус приближался к нему бесшумно, но вскоре герцог повернул голову и остановил на нем мутный взгляд. Это был взгляд человека, потерявшего все и живущего без надежды. Шут нашел его постаревшим на десять лет.
Барон Гха-Гул остановился в нескольких шагах от Левиура, потому что таковы были правила его игры. Он хотел услышать голос своей жертвы, узнать, что она думает о своей близкой смерти. Он словно питался ее страхом, наслаждался неотвратимостью конца.
Нездешний ветер шевелил его длинные волосы. Они слабо потрескивали, когда их пронизывала субстанция призрака. Олимус слушал слабый голос Стервятника, доносившийся, будто из могилы. Потом он бросил к ногам Левиура обрывки простыни с вензелями и перстень, звякнувший о камни.
Герцог уставился на эти предметы, как на ядовитых змей. Куки Ялговадда издал короткий смешок. Вместо горькой улыбки на лице Левиура появилась какая-то гримаса.
– Значит, ты и есть мой сын… – глухо проговорил герцог. Он сказал это вполне равнодушно и медленно поднялся на ноги. Его руки бессильно повисли вдоль тела. – Я знаю, ты пришел, чтобы убить меня, и за это я тебя прощаю. Но не могу простить того, что ты разрушил Скел-Могд…
Олимус засмеялся. Он смеялся громко и долго, задрав подбородок к потолку. Потом он покачал головой.
– Я еще раз убедился в том, что ты не можешь быть королем. Потому что уже плохо соображаешь. Кто здесь говорит о прощении?
– Дилгус, я много раз обижал тебя, – сказал вдруг Левиур, как будто только что заметил шута. – Но разве я заслужил, чтобы ты привел сюда моего убийцу?
– Мой герцог… – начал, было, горбун, но Олимус бросил на него один короткий выразительный взгляд, заставивший его замолчать.
– Где ты видишь герцога? – вкрадчиво спросил Болотный Кот у замявшегося шута. – Неужели ты называешь герцогом впавшего в детство старика?! И этот человек еще спрашивает, заслужил ли он, чтобы его предали! Когда-то он не захотел марать руки и послал слугу, поручив ему удавить младенца. Правда, его слуга оказался настолько туп, что дал прикончить себя…
Он повернулся к герцогу и стал медленно приближаться к нему.
– Тогда ты совершил первую ошибку. Есть вещи, которые нельзя доверять никому… За ошибки надо платить, и дороже всех обходятся те из них, о которых забываешь. Сейчас ты заплатишь мне за все…
Олимус оказался рядом с Левиуром, следя за герцогом боковым зрением. Теперь его взгляду стало доступно содержимое ванны, и он на секунду замер от неожиданности. Там плавало то, что он принял вначале за полуразложившийся труп. Однако лицо трупа было ему знакомо. Лицо из прошлого, покоившееся в обрамлении черных волос. Открытые глаза смотрели в потолок.
Олимус бросил взгляд на лилипута, потерявшегося среди своих чучел и станков. Слепой безумец действительно был гениален. Потому что на дне ванны лежала Регина Левиур.
Барон Гха-Гул обошел вокруг нее. Его первое впечатление оказалось неверным. Фигура в ванне не была трупом. Хотя не была и живой.
Он застал новую куклу хранителя в процессе творения. Она плавала в мутном растворе, частицы которого оседали на металлическом скелете, постепенно наращивая плоть… Причем это порождение больного мозга Ялговадды было гораздо более совершенным, чем кукла Венги. Олимус понял, что лилипут не терял времени зря во мраке своего заточения.
Ему стали более понятными и тайные желания герцога.
Но это нисколько не изменило его намерений.
Глава тридцать первая
Смерть герцога
– Старый дурак! – презрительно проговорил Олимус. – Ты хотел вернуть прошлое… Однажды я уже отрубил ей голову. До этого она была лучшей из моих шлюх… Никто не возвращается, и ты тоже не вернешься наверх!..
Дилгус видел, как дрожат пальцы и губы Левиура. Он знал, что последует за этим. Во взгляде Сайра появилось что-то пугающее.
– Зато ты вернулся из ада… – прошептал он, выхватывая из ножен меч.
Противников разделяла ванна. Олимус, бесшумно ступая, приближался к отцу. Свободного места в мастерской было немного, и это затрудняло дуэль. Левиур по-прежнему оставался сильным мужчиной и умелым бойцом. Его меч был длиннее и тяжелее узкого земмурского клинка. Мечи скрестились над безмятежным лицом куклы, в которую еще предстояло вдохнуть искру жизни. Это должно было стать последним таинством Ялговадды. Сейчас лилипута беспокоило только одно: чтобы его новая кукла осталась целой…
Левиур дрался в западном стиле – в устойчивой позиции, с широким замахом и мощными ударами, рассчитанными на сокрушительную инерцию меча. Олимус же недаром провел столько времени среди оборотней; он перенял некоторые черты восточного стиля – гибкий клинок, зыбкость позиций, быстроту перемещений и использование инерции атакующего ему же во вред.
Оба противника были без доспехов, и каждый удар, достигший цели, мог стать смертельным. Ярость и отчаяние герцога сплавились в непроницаемый панцирь безразличия. Теперь ему было нечего терять. За ним явился посланец смерти, от которого не убегают…
Барон Гха-Гул дрался со спокойствием, которое дает осознание своего превосходства. После каждой атаки герцога Дилгусу казалось, что там, где только что находился барон, осталась лишь его тень. В левой руке Гха-Гула был кинжал, который он отнял у горбуна.
Олимус скользил, не прибегая к магии своего клана, свободно чувствуя себя в части пространства, отсекаемой падающим клинком Левиура. Когда земмурский меч встречал меч герцога, он не становился для него непоколебимым препятствием, мертвой стеной, жестким отрицанием: словно умелая податливая любовница, он направлял слепую силу в нужное русло, и мечи соскальзывали, сцепившись вместе, в зияющую пустоту, что заставляло Левиура терять равновесие, тратить время и силы на возвращение клинка, делать лишний шаг. И это были шаги к смерти…
Олимус тянул время, откладывая казнь, и герцог понимал это. В последней пытке сына было что-то демоническое. Но Левиур не думал, что когда-нибудь смертный человек будет наказывать его за совершенные преступления. Поэтому в его сознании барон понемногу терял человеческий облик, а вместе с этим герцог утрачивал способность к сопротивлению.
