Пожилой конвоир кивнул.
– Тогда – вперед, – скомандовал Петри.
Тяжелые ворота изолятора с глухим скрежетом отъехали в сторону, освобождая путь невзрачному серому фургону.
Водитель автозака запустил двигатель, прогазовал, обдав людей, собравшихся на внутреннем дворике СИЗО, клубами едкого дыма, и, включив со скрежетом передачу, выехал в грязную рассветную синеву спящего города.
Еще через минуту во дворик въехала прокурорская «Волга». Олаф открыл переднюю дверцу, окинул долгим подозрительным взглядом водителя и, что-то пробормотав под нос, быстро сел рядом с ним. Штырь повернулся к Недельскому.
– Валера, ты – заместитель начальника спецгруппы, – сказал он вполголоса, – на тебе вся ответственность. И еще… – прокурор перешел почти на шепот: – Олафу веры мало. За ним тоже присматривай. Потом все изложишь письменно в рапорте.
Недельский расплылся в своей обычной гадкой улыбке.
– Не волнуйтесь, товарищ прокурор города. Я вас не подведу.
– В команде пятеро конвойных и вы с Петри, – продолжал Штырь. – Когда осужденные выполнят задачу – ты знаешь, что делать дальше. Лично убедись, что на острове остались одиннадцать трупов.
– А правда, что там несметные сокровища? – осторожно спросил Недельский.
– Все может быть, – пробормотал прокурор. – Вам нужно найти вход в катакомбы. Он где-то в скале. Может быть, там и не катакомбы вовсе, а просто пещера. А может, и пещеры никакой нету. Словом, надо все точно выяснить. В случае успеха… – прокурор кашлянул в кулак, – рассчитывай на орден. Ну и на повышение, конечно.
Недельский уселся на заднем сиденье «Волги», захлопнул за собой дверцу и через запотевшее стекло бросил взгляд на прокурора.
– Нужен мне твой орден… – пробормотал он, – как корове седло.
Машина рванула с места и, сделав полукруг по двору, выехала за ворота. Еще через двадцать минут она, миновав улицу Кирова, помчалась вдоль парка Паанаярви по направлению к северо-западной трассе.
На крохотной бетонной площадке спецаэродрома, оцепленной взводом солдат с малиновыми погонами, готовый к вылету вертолет лениво прокручивал лопасти. На борту тяжелой, похожей на гигантскую стрекозу машины в холодном свете занимающегося утра вырисовывались пятиконечная звезда и лаконичная надпись под ней: «Внутренние войска МВД СССР».
Автозак подкатил прямо к опущенной аппарели, и водитель заглушил двигатель. Конвойные распахнули дверь фургона. Петри и Недельский, которые прибыли на аэродром десятью минутами раньше, поднялись в пропахшее соляркой и сырой пылью чрево урчащей птицы и проверили надежность замков на стальной клетке, размещенной в самом центре грузового отсека. Олаф посмотрел на часы и махнул рукой старшему конвоиру:
– Заводи по одному!
Первого осужденного выволокли из автозака, заставили согнуться, выпрямить за спиной руки в наручниках, и погнали в таком положении к вертолету. Как только он занял свое место на полу в стальной клетке, из фургона вывели следующего. На всю процедуру ушло не более пяти минут. Одиннадцать арестантов рассадили «елочкой» в клетке и тщательно заперли замки. Конвойные расселись на скамьях вдоль обоих бортов лицом к осужденным. Олаф и Недельский прошли через два отсека в кабину пилота.
– С Богом! – махнул рукой Петри.
Его заместитель прищурился и громко поправил:
– За дело партии и советского правительства!
Пилот переключил тумблер закрытия аппарели, запустил обороты двигателя на полную мощность и плавно двинул рычаг от себя.
Голота сидел на полу пятым по счету и постанывал от боли в спине и в запястьях. Шестой осужденный ткнулся подбородком ему в плечо и жарко зашептал:
– Вляпались мы в дерьмо похлеще расстрельной статьи. Полосатых не пошлют туда, где можно выжить… Все равно подохнем все, но еще неизвестно, через какой ад предстоит пройти. Лучше бы сразу пулю в затылок.
Один из конвойных встал, подошел к клетке, просунул руку между прутьями и жестко ударил арестанта кулаком в висок. Тот покачнулся, и вместе с ним покачнулась вся «елочка».
– Еще слово, и в этот висок получишь пулю, – пообещал конвоир.
– Давай, сука! – вдруг завизжал осужденный за спиной Голоты. – Стреляй! Все равно все подохнем! Стреляй, собака бешеная!
Конвоир бесстрастно потянулся к кобуре, но вертолет неожиданно просел в воздушную «яму», и он задержал руку, пытаясь сохранить равновесие.
– Стреляй, сука! Ну что же ты? Обдристался? – не унимался шестой арестант.
Голота страдальчески повернул голову, чтобы увидеть выражение лица конвойного. Тот спокойно переждал тряску, вынул пистолет, приставил его сквозь прутья к виску осужденного и большим пальцем сдвинул рычажок предохранителя.
– Не-е-ет! – заорал арестант. – Я больше не буду! Простите меня! Пожа-а-алуйста!
Конвоир помедлил, убрал пистолет, но от решетки не отошел.
Голота спиной почувствовал, как облегченно опустились плечи у его соседа сзади.
В то же мгновение конвойный быстро поднял пистолет и нажал на курок. Голоте показалось, что раньше, чем он услышал хлопок выстрела, ему за шиворот брызнуло чем-то горячим и липким, а «елочка» дернулась и завалилась на правый бок. По цепочке осужденных прошелестел вздох ужаса. Арестанты торопливо выравнивали ряд, извиваясь телами.
В отсек вбежал Петри. В один миг оценив обстановку, он бросился к конвойному:
– Ты что делаешь, гад?! У нас каждый человек на счету!
– Я действовал по инструкции, – ответил тот, пытаясь ногой подкатить к себе из-за решетки отброшенную гильзу. – Осужденный хотел поднять бунт.
– По возвращении все изложишь в рапорте! – Петри задыхался от бешенства. – А пока я отстраняю тебя от участия в операции! Приказываю немедленно перейти в другой отсек и оставаться в нем до прилета в Петрозаводск.
Конвойный пожал плечами и хотел убрать пистолет в кобуру, но Петри протянул руку:
– Сдать табельное оружие!
Вертолет дернулся, просел в «яму» и накренился набок. Олафа и конвойного ударило об решетку, и опрокинуло на пол. Пистолет выпал и, проскользнув под прутьями клетки, подъехал к Голоте. Конвоиры повскакали с мест и в растерянности обступили решетку с обеих сторон.
– Чего смотрите? – закричал Петри. – Достаньте оружие этого болвана! Наше счастье, что у осужденных руки за спиной. Такого шанса они бы не упустили. Всех бы перещелкали, как баранов!
Голота покосился на пистолет, приклеившийся к его ноге, и подумал: «А ведь и впрямь перещелкал бы… Грешно ли отбирать чужую жизнь тому, у кого вот-вот отберут его собственную? А, Господи?..» Он вдруг вспомнил Анну, ее мертвые, стеклянные глаза, и зажмурился. «Не наказывай нас по беззакониям нашим, но поступи с нами по милости Твоей…»
