А потом я добрался до второго из сараев, вошел и побыл внутри, занимаясь своими делами.
Двадцать минут спустя, возвращаясь к дому, я уже чувствовал, как червячок голода шевелится у меня в животе, и думал о том, что на завтрак мне потребуется нечто более существенное, чем гренок. Тарелка овсянки, может, даже яичница и сосиска. Я люблю сосиски, всегда любил, но теперь, если съедаю больше одной, у меня начинается изжога. А вот от одной — никаких неприятных ощущений. Потом, наполнив желудок и с мозгами, проветренными влажным воздухом (я на это надеялся), я намеревался пройти на закрытую веранду и приступить к описанию казни Эдуарда Делакруа. С этим мне хотелось покончить как можно быстрее из опасения, что не хватит духу.
Пересекая крикетную площадку, я думал о Мистере Джинглесе, о том, как Перси Уэтмор раздавил его башмаком, сломав позвоночник, о том, как отчаянно кричал Делакруа, увидев, что наделал его враг… и не замечал Брэда Доулена, стоящего у припаркованного там грузовичка, пока тот не протянул руку и не схватил меня за запястье.
— Решил прогуляться, Поли? — спросил он.
Я отпрыгнул от Доулена, вырвавшись из его цепких пальцев. Частично от неожиданности (любой дернется, если вдруг схватят за руку), но только частично. Помните, я думал о Перси Уэтморе, а именно его и напоминал мне Брэд. Напоминая своим пристрастием к чтиву, которое он таскал в заднем кармане брюк (только Перси отдавал предпочтение приключенческим журналам, а Брэд — анекдотам, которые могли показаться смешными только людям глупым и злым), а также своей наглостью и желанием причинить боль.
Он только что прибыл на работу, был еще в джинсах и ковбойке, не успев переодеться во все белое. В руке Доулен держал остатки крекера, который утащил с кухни. Стоял он под навесом, чтобы не промокнуть. Я нисколько не сомневался, что пришел он так рано только с одной целью: следить за мной. Я сразу понял, что с мистером Брэдом Доуленом надо держать ухо востро. Он меня недолюбливал. Не знаю в чем причина, но ведь я так и не понял, почему Перси Уэтмор недолюбливал Делакруа. Пожалуй, недолюбливал — слишком мягко сказано. Перси возненавидел Дела, как только тот появился на Зеленой миле.
— Где ты взял накидку, Поли? — спросил Доулен, коснувшись капюшона. — Она не твоя.
— В коридоре у кухни, — ответил я. Меня тошнит, когда он называет меня Поли, думаю, он это прекрасно знает, но я не собирался ему это показывать. — Их там много. И я ее не порвал. Они и предназначены для того, чтобы надевать их в дождь, не так?
— Они предназначены не для вас, Поли. В этом главное. Накидки для обслуживающего персонала, а не для проживающих здесь.
— Я все-таки не понимаю, что я сделал плохого.
Он усмехнулся.
— Речь не о плохом или хорошем. Есть правила. Разве можно жить без правил? Поли, Поли, Поли. — Он покачал головой, словно говоря, что из-за таких, как я, ему просто не хочется жить. — Ты, наверное, думаешь, что такой старый пердун, как ты, более не обязан жить по правилам, но это не так, Поли.
Он мне улыбался. И недолюбливал меня. Может, даже ненавидел. Но за что? Не знаю. Иногда причин и не требуется. И это пугает.
— Что ж, я сожалею, что нарушил правила. — Голос мой сорвался на фальцет, я ругал себя за это, но я стар, а стариков часто подводят голосовые связки. И испугать старика очень легко.
Брэд кивнул.
— Извинения принимаются. А теперь пойдем, повесишь ее на место. И незачем тебе гулять в дождь. Особенно в лесу. Вдруг ты поскользнешься, упадешь и сломаешь бедро? А? Кто, по-твоему, будет тащить твои старые кости?
— Не знаю. — Очень уж мне хотелось покинуть его компанию. Чем дольше я слушал его, тем больше он напоминал мне Перси Уэтмора. Уильям Уэртон, безумец, попавший на Зеленую милю осенью 1932 года, однажды схватил Перси и напугал его так, что тот обмочил штаны. «Если вы скажете кому-то хоть слово, — пригрозил нам тогда Перси, — через неделю будете стоять в очередях на бирже труда». Теперь, по прошествии стольких лет, я буквально слышу, как Брэд Доулен произносит те же слова тем же тоном. Словно, излагая на бумаге события давно минувших дней, я приоткрыл некую невидимую дверцу, соединяющую прошлое и настоящее: Перси Уэтмора с Брэдом Доуленом, Джейнис Эджкомб с Элейн Коннолли, тюрьму «Холодная гора» с домом престарелых «Джорджия Пайне». Я сразу понял, что мысль эта не даст мне заснуть допоздна.
Я уже хотел пройти на кухню, но Брэд вновь схватил меня за запястье. О первом разе я ничего сказать не могу, не помню, но тут он сильно сжал пальцы, сознательно, чтобы причинить боль. Глаза его бегали из стороны в сторону, дабы убедиться, что вокруг никого нет, что никто не видит, как он обижает одного из стариков, о которых вроде бы должен заботиться.
— Почему ты ходишь по этой тропе? — спросил он. — Я знаю, ты ходишь туда не для того, чтобы гонять шкурку, для тебя это в далеком прошлом, но что ты там делаешь?
— Ничего, — ответил я ровным голосом, изо всех сил стараясь не показать, какую он причиняет мне боль, помня о том, что Доулен упомянул лишь тропу, то есть о сарае он не прознал. — Просто гуляю. Чтобы проветрить мозги.
— Слишком поздно, Поли, твои мозги уже никогда не проветрятся. — Он еще сильнее сжал стариковское запястье, хрупкие кости, сломать которые не составляло труда, а глаза его все бегали и бегали. Брэд не боялся нарушать правила. Опасность он видел в другом: как бы его не застукали за этим занятием. И в этом он тоже не отличался от Перси Уэтмора, который никому не позволял забыть, что он — племянник жены губернатора. — Ты так стар, что просто удивительно, как ты еще помнишь свое имя. Ты чудовищно стар. Даже для этого музея. У меня мурашки бегут по коже, когда я смотрю на тебя, Поли.
— Отпусти меня. — Я пытался не сорваться на фальцет. Не из гордости. Я боялся, что мой страх только распалит его, как распаляет запах пота злобного пса: обычно он только рычит, а тут может и укусить. Тут я подумал о репортере, который освещал суд над Джоном Коффи. Ужасном человеке по фамилии Хаммерсмит. А самое ужасное состояло в том, что репортер этот знать не знал, сколь он ужасен.
Вместо того чтобы отпустить меня, пальцы Доулена сжались еще сильнее. Я застонал. Не хотел этого, но ничего не смог с собой поделать. Боль пронзила меня до щиколоток.
— Так что ты там делал, Поли? Скажи мне.
— Ничего! — Я не кричал, еще нет, но чувствовал, что вот-вот закричу, если Доулен и дальше будет мучить меня. — Ничего, просто гулял, я люблю гулять, отпусти меня!
Он отпустил, но только для того, чтобы схватить за другую руку. Сжатую в кулак.
— Расцепи пальцы. Дай папе посмотреть, что у тебя там.
