— Насчет этого не беспокойтесь: вот вам в задаток… здесь в кошельке двадцать луидоров. Через неделю должно быть готово… только сходство разительное…
— Можете положиться…
— Неизвестный удалился.
Гюи Бертран запер двери, спрятал портрет в шкаф, бросил кошелек на стол и сел снова подле окна в раздумье.
Вскоре вошла жена его.
— У тебя, Гюи, кто-то был? Не для заказов ли?
— Да! — ответил Бертран.
— Слава богу!
— Да! — отвечал Бертран.
— Это что такое?
— Деньги.
— Слава богу… — повторила жена, — двадцать луидоров!.. Это все твои?
— Да! — отвечал Бертран.
— Я возьму на расход?..
— Возьми.
— Ты, верно, обдумываешь заказанную работу?.. Я не буду тебе мешать.
Она вышла, а Гюи Бертран просидел до полуночи перед окном.
На другой день рано утром Гюи Бертран вошел в свою рабочую, вынул портрет, поставил его на станок и, заложив руки назад, стал ходить из угла в угол.
— Какое очаровательное существо! — сказал он, смотря на портрет. — Так же хороша была и дочь моя! Где ты теперь, неблагодарная Вероника!
У него хлынули из глаз слезы. Он закрыл лицо руками и отошел от портрета, сел подле окна в безмолвии…
Когда в нем утихло горькое воспоминание, он подошел снова к портрету.
— Чувствую, что не на добро заказано это!.. — повторял он, говоря сам с собою и посматривая на портрет. — Бедная девушка! Может быть, и тебя преследует соблазн или мщенье? Если я буду средством к твоему истязанию? Этот человек в оборванном плаще так похож на чернокнижника!.. Нет сил приниматься за работу…!
Долго ходил Гюи Бертран по рабочей, то посматривал на портрет, то на распятие, которое стояло на столе в углу комнаты.
— Нужда! — вскричал он наконец и, заперев двери, принялся за работу.
Чрез неделю, поздно вечером, незнакомец явился; восковая фигура была уже готова и уложена в ящик.
— Вы ручаетесь за сходство?
— Ручаюсь.
— Вот еще тридцать луидоров: помогите вынести.
Гюи Бертран с трепетом помогал выносить ящик на улицу, где стояла уже готовая фура.
— Прощайте, — сказал неизвестный; и фура и он исчезли в темноте.
Солнце склонилось уже на запад, и тени как будто украдкой приподнялись из земли, из-под гор, холмов и зданий, построенных на кладбищах давних поколений, и потянулись к западу. Медленно сливались они друг с другом и застилали мрачной одеждой своей вечерний свет на красотах природы. Вдоль Пиренеев, по обе стороны пролома Роландова, казалось, что гиганты стали на стражу вокруг своих старшин с белоснежными главами, озаряемых последними лучами утопающего света в океане.
В это время в комнате со сводами и окном с узорчатой решеткой, сквозь которое перед потемневшим небом видны были за шумным порогом Гаронны влево Тулузский замок под горою, а вправо — пространные луга, предметы потухли, все тут было черно и казалось пусто, безмолвно.
В углу только светилось еще распятие над Адамовой головой, но против него, в боку комнаты, мрак, казалось, шевелился. С трудом можно было рассмотреть, что подле ниши, задернутой черной занавеской, сидела женщина.
— Теперь… ты готова, Санция! — раздался ее голос. — Недостает только Раймонда, чтобы полюбоваться в последний раз на красоту твою!.. Но кто знает!.. Может быть… он… О! если б он обнимал тебя в эту минуту!.. нежил, клялся в любви, осыпал поцелуями… и вдруг невидимая рука…
В руке женщины что-то блеснуло.
Кто-то постучался в двери.
Женщина вздрогнула, на второй стук она подошла к дверям и отперла.
Вошел монах.
— Мир ищущим утешения в завете Христа! — произнес он.
— Отец! — сказала женщина. — Я призвала тебя прочитать отходную над умирающей.
— Кто она такая?
— Моя ближняя…
— Как ее имя?
— Санигия.
Монах подошел к ложу с молитвой; женщина припала подле на колени.
Монах стал произносить исповедь.
— Отец, она не может отвечать, но я за нее порука… Она безгрешна!..
Монах читал отпущение грехов и отходную и потом прикоснулся распятием к челу лежащей на постеле, накрытой белым покрывалом.
Женщина встала, положила деньги в руку монаху, и он тихо вышел.
Женщина заперла за ним двери, подошла снова к ложу.
Потухавшая лампада перед распятием ожила и мгновенно бросила томный свет на бледное, но прекрасное лицо женщины; она была в черной одежде. Взглянув с содроганием на отпускаемую с миром в мир горний, она откинула назад свое покрывало и бросилась в кресла подле ложа.
— Теперь ты готова, Санция!.. возлюбленная моего Раймонда! — сказала она дрожащим, но твердым голосом. — Выслушай же Иоланду… Она хочет оправдать сердце свое… Ты можешь играть любовью Раймонда… ты дитя… ты дочь высокородного капитула… А я, я не могла играть его любовью… Для меня любовь его была священна!.. Я дочь бедняка, но я боролась с будущим своим несчастием еще в то время, когда на этом несчастий была маска земного блаженства… Я говорила Раймонду Толозскому, когда он обольщал чувства мои: «Оставь меня у отца и матери! не увози в Тулузу, где есть Санция, которую будут венчать в образе Изауры Толозской… Вот невеста тебе… Ей предайся… Представительница Изауры бросит на тебя взор любви с золотого престола!..» — «Нет! — сказал мне Раймонд. — Санция— восковая фигура, я тебя люблю, Иоланда!..» Он заглушал слова мои клятвами, пресмыкался змеей… целовал колени мои… а я верила, пригрела его на груди!.. Но и в минуту безумия собственного я еще говорила: «Оставь, не срывай бедную фиалку, возвратись к розе!..» А он оковал меня!.. Я говорю правду… Верь мне, дочь высокородного капитула!.. Вот свидетель мой!.. Видишь, Санция? Я хочу воротить Раймонда не к сердцу своему, а к собственной его крови!.. Хочу разлучить его с тобою; но кто может разлучить два сердца, кроме смерти!.. Да, только смерть… Смерть тебе, Санция!..
И с этими словами она бросилась к ложу. Три раза, посреди окружавшего ложе мрака, блеснули струи молнии.
Она остановилась, зашаталась на месте и с диким криком упала без памяти подле ложа.
Из рук ее выпал кинжал и зазвенел.
В зале аббатства св. Доминика, за длинным столом, накрытым сукном, сидел главный инквизитор, сидели и члены инквизиции толозской. Окна были задернуты зелеными занавесами, от которых все лица казались помертвевшими. В простенке задней стены, между впадинами, возвышалось до самого свода распятие.
Стол судилища стоял на некотором возвышении. Дьяк судилища сидел в конце стола, на табурете, с непокрытой головой; члены же и инквизитор сидели в креслах, на спинках которых было красное изображение креста.
