– До утра полштуки наших. И бабульки вперед.
В черных недрах бокса послышался шлепок закрываемой автомобильной двери. Шабанов отдал деньги и, не дожидаясь, когда путана выберется из гаража, пошел вперед, распихивая бутылки по карманам, а одну оставил в руках, как гранату – словно на амбразуру лез.
Она догнала уже возле домов, что-то доедала на ходу.
– Привет! Меня зовут Анжелика.
– Ладно, – обронил он, даже не замедлив шаг. – Пусть будет так. Давай выпьем из горла?
– А что, мы никуда не пойдем? Прямо здесь…
– Нет, пойдем. Выпить хочется.
Он отвинтил крышку и сделал три больших глотка. «Ночная бабочка» подала ему остатки бутерброда с колбасой.
– Закуси. – Отпила глоток. – Мне много нельзя.
Шабанов сжевал закуску с отвращением, словно комок грязи, однако не стошнило – значит, уже начался процесс адаптации.
Когда подошли к дому, Анжелика чего-то испугалась.
– Ты здесь живешь?
– Живу, пошли, – бросил он, открывая дверь подъезда. – Что, пхашароп?
– Как?.. Не знаю… Что значит…
– Пхашароп значит только пхашароп и ничего больше.
– Здесь опасно. Сучков запретил, – она вроде бы даже попятилась, – командирский дом, если увидят…
– Деньги заплачены, вперед!
На лестничной площадке, пока он отпирал дверь, она откровенно рассматривала его и, прежде чем переступить порог, спросила осторожно:
– Ты не садист? Нет?
– Что, похож? – Герман втолкнул ее в квартиру. – Иди, не бойся.
Анжелика сняла плащик и точно пошла к двери ванной комнаты – знала расположение командирских квартир, однако Шабанов остановил.
– На кухню шагом марш. Пить будем.
– Ты алкоголик? Или кто?
– Пришелец с того света. Меня уже искать бросили, похоронили, а я явился. – Он выставил два стакана, хладнокровно вытащил из «малямбы» и отбросил в сторону парашют, достал оставшиеся банки и упаковки с продуктами.
– Это заметно… До утра меня взял?
– Как получится, давай пей.
Сам рванул залпом стакан и сразу же налил второй – она смотрела с испугом, боялась за себя, а он даже лица ее не видел, и не пытался увидеть.
– Еда у тебя вкусная, – зачем-то похвалила она, возможно, хотела задобрить.
– Дерьмо, – сказал Шабанов и опрокинул второй стакан.
– Много не пей, водка плохая, – предупредила Анжелика все с той же целью. – Мы ее сами делаем, из спирта.
Он уткнулся лицом в руки, сложенные на столе, дождался, когда хмель прокатится по жилам и достанет головы.
– Хорошо стало…
– Мне идти в ванную?
– Погоди, еще не созрел… Ты выпей, выпей, чтоб не страшно было.
Ей от таких слов как раз и стало страшно.
– Ты когда-нибудь летала? – Он встал, разминаясь и облегченно взмахивая руками. – Во, буря по телу разливается!
– То есть, как? – Анжелика покосилась на окно – пятый этаж. – На самолете?
– Да нет, в свободном полете, как ночная бабочка.
– Никогда…
– Тогда почему тебя зовут – ночная бабочка? Нет, ты должна летать! Обязана!
– Почему – обязана? Я не умею! Не умею плавать и летать!
– Но ты же крылатое насекомое!
– Я не крылатое! – боязливо хохотнула она. – И высоты боюсь!
– Сейчас проверим. – Шабанов первый раз взглянул на путану. – Некоторые думают, что не умеют летать. Будто они просто насекомые… А придет миг, откуда-то крылья берутся. Пощупай, у тебя на спине нет наростов? В области лопаток?
– Нет… Никаких наростов… Ни в какой области…
– Жаль. – Он хватил третий стакан. – Тогда и поговорить не о чем…
– Знаешь, мне надо в туалет. – Она пошла бочком мимо Германа, однако тот схватил за руку, усадил на место.
– Сиди и пей! Еще не выпила, а уже в туалет…
– Но я писать хочу!
– Что хочешь?..
– В туалет! Писать!
Он сделал движение руками, словно выпустил птицу.
– Иди. Только на улицу иди, у меня туалет не работает, на ремонте.
Он видел сквозь дверной проем, как крыльями летучей мыши вспорхнул плащик, слышал, как щелкнул автоматический замок и горох каблучков рассыпался по ступеням.
Завтра будет рассказывать товаркам, как смылась от какого-то маньяка из командирского дома…
– И мне пора. – Шабанов ушел в спальню и поднял с полу «Бизона». – Жили-были три японца, Як, Як Ци Драк, Як Ци Драк Ци Драк Ци Дроне…
Выщелкал патроны из «магазина», поиграл ими, пересыпая как золото, из руки в руку, выбрал один, самый красивый, и зарядил пистолет. Половина третьего ночи, выстрел вряд ли услышат…
– Жили-были три японки, Ципе, Ципе Дрипе, Ципе Дрипе Лимпопони…
«Вообще-то стреляться в квартире мерзко, тем более с калибра девять миллиметров. Мозги разлетятся по стенам, у того пятнистого на реке полчерепа снесло… В квартире уж точно потом никто жить не станет».
– Пхашароп!
«И бардак оставлять после себя нехорошо. Ободранные стены – ладно, человек хочет жить, если ремонтирует дом, а следы пьянки на кухне, вскрытые банки, раскрошенный хлеб, стаканы с водкой и на одном помада – всё мерзость!»
– Вот они переженились: Як на Ципе, Як Ци Драк на Ципе Дрипе, Як Ци Драк Ци Драк Ци Дроне на Ципе Дрипе Лимпопони…
Это было упражнение для отработки дикции, детский стишок, который бормотал отец, когда запил после неудачи с махолетом, и доказывал матери, что он трезв. Пьяному таких словесных кружев было не сплести, а дальше они еще усложнялись, потому что у каждой японской пары родились дети с именами, более замысловатыми, у детей – внуки. И вот батя в любом состоянии четко выговаривал весь стишок до конца; самообладание и вестибулярный аппарат у него были в отличной форме, а сознание всегда чистым.
Шабанов прибрал на кухне, спрятал НАЗ в диван, с собой прихватил пистолет и парашют, предварительно отхватив ножом подвесную систему – брачная постель уместилась за пазухой.
– И у них родились дети: сын у Яка с Ципой – Цип Як Сане…
На улице разыгралась настоящая метель, в голом, безлесном городке гудело, как в аэродинамических трубах, выйдешь из-за угла – и валит с ног. Герман направился в Парк Последней Надежды, который отделялся от леса глубоким оврагом, давно превращенным в свалку. По наследству ему досталось отличное самообладание, после выпитого ничуть не штормило, и сознание оставалось чистым, только он не знал до конца эту скороговорку, чтобы проверить себя на трезвость. Он не хотел смотреть в сторону почты, бежал мимо, отвернувшись, как в детстве ночью бегают мимо кладбищ, однако случайно заметил свет в дежурном окне, настолько сильный, что и пурга не помеха.
– Загляну в окошко и все, – успокоил себя. – Может, она сегодня и не дежурит.
Магуль спала возле телеграфного аппарата, положив голову на стол. В руке был зажат штамп-молоток: играла им и уснула…
