«Пхашароп, – мысленно проговорил он. – Подарка не привез, но теперь знаю, зачем тебе тигровая шкура…»
Не оборачиваясь, Шабанов наискось пересек ППН и стал спускаться в овраг по горам осклизлого, вытаявшего мусора. Сучков делал водку на самом деле гадкую, в том смысле, что очень слабую. Покупали ее только ночью хорошо выпившие до этого офицеры и уже не чуяли крепости, не могли оценить качества, и потому прапорщик гнал натуральную халтуру. Или, может, работал по заданию того же Заховая и делал не водку, а нечто противоположное, эликсир для быстрого вытрезвления. Герман чувствовал, как выходит хмель, и жалел, что не прихватил с собой остаток в последней бутылке: сейчас добавить, и все бы получилось как надо, рука не дрогнула бы, не поколебалась решимость.
Он еще не спустился до самого дна, но уже почувствовал отвращение к этому месту и внезапный приступ стыда: не дай Бог сообщат родителям, что он пьяный застрелился на помойке! Вот будет им позору! А слух обязательно пойдет, поползет и останется в умах навсегда…
Он сел на кучу мусора и стал перебирать в памяти все, что удерживало или могло еще удержать его в этом мире. Родители само собой, служба, авиация – после того, как и на чем он летал, даже космические корабли выглядели самодельными детскими игрушками…
Шабанов окончательно протрезвел и понял, что сидит на свалке не для того, чтобы застрелиться, а чтобы найти причину жить в этом мире.
И она нашлась, как только он вспомнил Заховая и пилотку, по-гусарски брошенную ему в лицо. Ведь точно, застрелись – такого наплетут вокруг! Припомнят драки-поединки в суворовском, а депутат Госдумы будет в восторге от его смерти! И вообще, пуля в лоб, это слишком примитивно и гнусно, особенно на трезвую голову. Если уж стреляться, то водку надо брать настоящую, монопольную, а не сучковский самопал. Умирать надо красиво, не на дуэли с подлым особистом: во-первых, мастер тайных дел – человек не благородный по своей сути, и устраивать поединок с ним пошло, во-вторых, струсит, не встанет к барьеру и, чтобы оправдаться, отправит под арест на гауптвахту. И из окна выбрасываться, как психопатической студентке, тоже не дело, впрочем как и пихать голову в петлю – вешаться это вообще удел конченых неудачников!
А вот, например, пройти реабилитацию, отдохнуть, получить допуск к полетам и, когда появится топливо, взлететь и не выйти из штопора…
И никто никогда не узнает, гибель это или добровольный уход из мира.
Он тут же и в прямом смысле похоронил саму идею стреляться – закопал «Бизона» в мусор – подальше от соблазна, мало ли, попадет нормальная, монопольная водка и снова сыграет неуправляемая, доставшаяся по наследству натура? – и, облегченный, пошел назад.
Снежный заряд пронесло, ветер сразу же потеплел и принялся слизывать наметенные на зеленеющую землю сугробы. Кажется, светало, или небо, освободившись от зимних туч, прояснилось, и когда Шабанов подошел к командирскому дому, увидел гаснущие звезды и почувствовал, как клонит в сон. На машину возле подъезда и двух офицеров из комендантской роты он не обратил внимания, тяжело переставляя ноги, поднялся к своей квартире, отомкнул замки и толкнул дверь.
В передней стояли Заховай со своим помощником.
– Руки! – чуть ли не в голос потребовали оба. – Покажи руки!
Разбор полета начался тем же утром, причем возник спор за право «первой ночи» и начальник особого отдела выспорил, показав командиру полка некие секретные инструкции на сей счет. Наличие кольца удовлетворило всех и несколько сбило страсти; с помощью кровопускания, массажа и мыла его сняли в санчасти, заодно там же сделали первоначальный врачебный осмотр, определили легкий похмельный синдром и ничего больше. А заветное колечко убрали в сейф Заховая, несмотря на то что майор-маркитант хотел забрать его себе (дескать, материальную ответственность за самолет и «принцессу» несет его фирма), а представитель главного конструктора – себе, руководствуясь весьма убедительными аргументами.
О том, что пилот исчезнувшего неделю назад МИГа внезапно явился в расположение части сам, без всякой помощи и при странных обстоятельствах, было незамедлительно сообщено по команде на самый верх, и теперь ожидалась какая-то серьезная комиссия из Росвооружения, ВВС и Генштаба, а за сохранение государственных тайн и за секретность перегона самолета более всех отвечал Заховай. Он лучше остальных знал, что спрос за сверхсекретный прибор и его утрату в первую очередь будет с него – почему не проинструктировал, не обеспечил, не предостерег, не принял должных мер и так далее. У всех руководителей были определенные должностные обязанности; особист отвечал сразу за все и сполна.
В общем, в рядах начальников возник временный разлад и взаимное недоверие. Но все это могло продлиться недолго, до приезда комиссии и экспертов, после чего корпоративные полковые интересы возьмут верх и вся эта братия выступит одной командой против любых проверяющих. Но и тут можно отличиться, выделиться из толпы, если вытащить из Шабанова побольше информации, сделать собственные «правильные» выводы и своевременно доложить. Нечто подобное он уже проходил, когда шла разбираловка по поводу его отношения к реформатору Вооруженных Сил и депутату Госдумы: каждый начальник в приватной беседе поддерживал Германа, но все вместе они ополчились на него и чуть в клочья не разорвали.
Заховай привел его в свой кабинет и сразу же запер за собой дверь, словно только что купил на аукционе драгоценную вещицу и хотел в одиночестве и спокойствии рассмотреть ее, прощупать и оценить, не зря ли выложил бешеные деньги. Он думал начать разговор необычно, нестандартно, без всякой официальности, но, сдавленный тисками неожиданности и не подготовленный внутренне, не сумел совладать с человеческим любопытством, однако не забыл о своем положении и потому, усадив Шабанова, сам пал в кресло и долго сидел в ошеломленном отупении.
– Ну, давай, докладывай! – наконец решился он. – Откуда ты взялся? Мы же тебя обыскались! Идет круглосуточный поиск! Весь округ на ушах стоит! Москва рвет и мечет, спецпредставители МИДа работают аж в четырех странах! Разведку подняли на ноги, спутники в космосе работают, тебя ищут! А он – нате вам, нарисовался!..
Далее минут пять шел обыкновенный начальственный разнос, пока Заховай не опомнился, что теряет время на эмоции, когда время ограничено и надо выжимать и выкручивать информацию, снимать сливки и бить масло к приезду комиссии.
– Откуда ты взялся здесь, Шабанов? – наконец устало спросил он.
– Не знаю, – откровенно сказал тот.
– То есть, как не знаешь? Не помнишь, что ли? Пил?
