красивая. Среди ее многочисленных поклонников был Жюльен Боссюе, бедный парижский литератор или журналист. Его таланты и любезная учтивость привлекли к нему внимание богатой наследницы, которая, кажется, по-настоящему любила его, но ее родовая гордость побудила ее в конце концов отвергнуть его и выйти замуж за месье Ренеля, банкира и довольно выдающегося дипломата. После женитьбы, однако, этот господин был с нею небрежен, а быть может, даже и просто-напросто дурно обращался с ней. Проведя с ним несколько злосчастных лет, она умерла – по крайней мере, ее состояние так точно походило на смерть, что обмануло каждого, кто ее видел. Она была похоронена не в склепе, а в обыкновенной могиле в селении, где она родилась. Исполненный отчаяния и еще воспламененной памятью глубокой привязанности, любящий отправляется из столицы в отдаленную провинцию, где находится селение, с романтическим замыслом вырыть тело и сделаться обладателем ее роскошных волос, он достигает могилы. В полночь он вырывает гроб, открывает его, и в то время, как он распускает ее волосы, он остановлен открытыми возлюбленными глазами. На самом деле она была похоронена заживо. Жизненная сила еще не совершенно ушла, и она была разбужена ласками ее возлюбленного от летаргии, которую ошибочно приняли за смерть. Охваченный бурным порывом, он отнес ее в свой дом в селении. Он применил некоторое сильно восстанавливающее средство, продиктованное ему немалой медицинской образованностью. Наконец она ожила. Она узнала спасшего ее. Она оставалась с ним, пока мало-помалу к ней совершенно не вернулось ее прежнее здоровье. Ее женское сердце не обладало твердостью алмаза, и этот последний урок был достаточен, чтобы умягчить его. Она преподала его Боссюе. Она не вернулась более к своему супругу, но, скрыв от него свое воскресение, бежала со своим возлюбленным в Америку. Двадцать лет спустя оба вернулись во Францию в убеждении, что время так сильно изменило наружность дамы, что ее друзья не могли бы ее узнать. Они, однако же, заблуждались; потому что при первой же встрече месье Ренель точным образом ее узнал и предъявил права на свою жену. Эти притязания она отвергла. И судебный трибунал поддержал ее в этом отказе, решив, что особые обстоятельства вместе с длинным рядом лет уничтожили не только по справедливости, но и легально власть супруга.
«Хирургический журнал» в Лейпциге – периодическое издание высокой авторитетности и заслуг. Какой-нибудь американский издатель хорошо бы сделал, если бы перевел или перепечатал. Журнал рассказывает в последнем номере весьма тревожный случай, по характеру своему относящийся к данному вопросу.
Один артиллерийский офицер, человек гигантского роста и крепкого здоровья, будучи сброшен на землю неукротимою лошадью, получил очень серьезную контузию головы, сразу лишившую его чувств; череп был слегка надломлен, но никакой немедленной опасности не предвиделось. Была удачно совершена трепанация. Ему пустили кровь, были применены и различные другие, обычные в таких случаях средства облегчения. Постепенно, однако, он впадал все в более и более безнадежное состояние оцепенения, и наконец подумали, что он умер.
Погода была теплая, и он был похоронен с неприличествующей торопливостью на одном из общественных кладбищ. Похороны его совершились в среду. В следующее воскресенье на кладбище, как обыкновенно, было множество посетителей, и около полдня создалось напряженное возбуждение, благодаря сообщению одного крестьянина, что в то время, как он сидел на могиле офицера, он ясно почувствовал сотрясение земли, как бы причиненное какой-то борьбой внизу. Сначала на торжественное утверждение этого человека обратили весьма мало внимания, но явный его ужас и мрачное упорство, с которым он настаивал на своем рассказе, оказали наконец естественное свое действие на толпу. Поспешно были принесены заступы, и могила, которая была постыдно мелкая, в несколько минут была настолько раскопана, что голова находившегося в ней показалась наружу. По-видимому, он был тогда мертв, но он сидел почти прямо в своем гробу, крышку которого в своей бешеной борьбе он частью приподнял.
Он был немедленно доставлен в ближайший госпиталь, и там было засвидетельствовано, что он еще жив, хотя находится в состоянии удушения. Через несколько часов он ожил, узнал своих знакомых и в отрывочных словах рассказал о своей агонии в могиле.
Из того, что он рассказал, явствовало, что он сознавал себя живым, должно быть, более часу, похороненный, прежде чем впал в бесчувственность. Могила была небрежно и неплотно наполнена чрезвычайно рыхлой землей, и, таким образом, известное количество воздуха в нее проникало. Он слышал шаги толпы наверху и в свою очередь постарался, чтобы услышали его. По-видимому, именно шум на кладбище, как говорил он, пробудил его от глубокого сна, но едва только он проснулся, как тотчас понял чудовищный ужас своего положения.
Пострадавший, как оповещали, поправлялся и, казалось, был на отличной дороге к окончательному выздоровлению, но пал жертвой шарлатанских мудрствований врачебного опыта. Была применена гальваническая батарея, и он внезапно скончался в одном из тех экстатических припадков, которые ей случается вызывать.
Упоминание о гальванической батарее, однако же, вызывает в моей памяти хорошо известный и весьма необычный случай, где ее действие, как оказалось, послужило средством для оживления одного молодого стряпчего в Лондоне, который был погребен уже два дня. Это случилось в 1831 году и в свое время вызывало глубокое волнение всякий раз, как этот случай становился предметом разговора.
Больной, мистер Эдуард Степлтон, умер, по-видимому, от тифозной горячки, сопровождавшейся некоторыми аномальными симптомами, которые возбудили любопытство наблюдавшего за ним врачебного персонала. После его кажущейся кончины друзья его были призваны, дабы санкционировать посмертное исследование, но они отказались дать на это позволение. Как часто случается, когда возникают такие отказы, заинтересованные решили вырыть тело и вскрыть его без помехи частным образом. Весьма легко договорились с представителями одного из многочисленных обществ похитителей мертвых тел, которыми Лондон изобилует; и на третью ночь после похорон предполагаемый труп был вырыт из могилы в восемь футов глубины и положен в операционной одного из частных госпиталей.
Сделан был в области живота надрез значительных размеров, когда свежий и негниюший вид вскрываемого внушил применение гальванической батареи. За одним опытом последовал другой, с обычными эффектами, причем ни в каком отношении в них не было ничего особенно значительного, кроме того, что раза два в конвульсивных движениях оказалась более чем обычная степень жизнеподобия.
Становилось поздно. Близился рассвет, и было сочтено надлежащим приступить наконец тотчас к вскрытию. Один из исследователей, однако, непременно желал испробовать некую свою теорию и настаивал на применении батареи к одному из грудных мускулов.
Сделан был грубый разрез, и электрическая проволока была поспешно приведена в соприкосновение с ним, как вдруг испытуемый быстрым,
