По стене столовой скользнула тень. Рейчел. Подслушивает.
Луис заговорил громче и отчетливее.
— Много всяких верований, но точно никто не знает. Люди говорят, что знают, но все их знания основываются лишь на вере. Понимаешь, что такое вера?
— Ну, это…
— Смотри. Вот я сижу на стуле. Как, по-твоему, этот стул будет здесь завтра?
— Конечно!
— Вот, значит, у тебя есть вера в это. Я тоже верю. Вера — это убежденность в том, что есть, что будет. Понимаешь?
— Да. — И Элли тряхнула головой.
— Но знать, что этот стул будет стоять здесь завтра, мы не можем. А вдруг какой чокнутый вор залезет да утащит его?
Элли захихикала. Луис улыбнулся.
— Но мы верим, что такого не случится. Вера — великая сила. Люди религиозные пытаются внушить нам, что знания и вера — одно и то же. Но я в это не верю. Слишком много разных мнений, теорий, учений. А знаем мы лишь одно: либо душа и разум переживут смерть тела, либо нет. Если переживут, открываются безграничные возможности, если нет, тогда все, точка, конец.
— Как будто спим?
— Скорее как усыпляют на операциях, — подумав, ответил Луис.
— А ты, пап, в которое веришь?
Тень на стене дернулась и снова замерла.
Почти всю свою взрослую жизнь, начиная с колледжа, Луис думал, скорее верил, что смерть — это конец. Сколько раз умирали на его глазах люди, и что-то не видел он, чтоб мимо промелькнула отлетающая душа, в рай ли, в ад ли — неважно. Разве что иное подумалось ему, когда отходил Виктор Паскоу? Он полностью соглашался с учителем физиологии: все факты о жизни после смерти, собранные поначалу в медицинских журналах, а затем опошленные прессой, не что иное, как последняя линия обороны, которую слабеющий мозг держит под натиском смерти: иллюзия бессмертия — вот что создает напоследок неисчерпаемое человеческое воображение перед полным помрачением. Так же соглашался он и с приятелями по общежитию в долгих — на всю ночь — разговорах. Особенно участились споры на втором курсе. Один из друзей утверждал, что в Библии подозрительно много всяких чудес, которые вдруг перестали твориться с приходом «века разума». (Поначалу даже утверждал, что сейчас чудес вообще не бывает, но ему достойно возразили, приведя множество примеров. И сегодня в мире, вроде бы открытом и понятом, где высвечены все доселе темные уголки, происходит много удивительного, странного. И взять хотя бы туринскую Плащаницу — она выдержала все испытания и проверки.) «Говорят, Христос воскресил Лазаря, — не унимался сомневающийся. — Прекрасно. Ничего против не имею. Как и против того, что на лекциях по физиологии мне талдычат, будто один из зародышей близнецов может поглотить другой прямо в утробе — этакий сверхъюный людоедик! — и потом лет через двадцать-тридцать как доказательство, у него в легких или в мошонке найдут, например, уже проросшие зубы нечаянно убиенного. Но тут налицо доказательство, потому я и верю. Так дайте же мне доказательство и с Лазарем! Где его свидетельство о смерти? Я к тому, что он из-под земли, может, и выбрался! Но кто докажет, что он был мертв?! Да, я вроде Фомы: тот сказал, что поверит в воскресение Иисусово, только увидев на руках раны от гвоздей и развороченный копьем бок. По мне, так он из всех апостолов и был настоящим врачом. А вовсе не Лука».
Нет, Луис определенно не верил в воскрешение. Во всяком случае, до оживления Чера.
— А я, дочка, верю, что душа и дальше живет, — медленно произнес он. — Но как именно — понятия не имею. Может, у всех по-разному. Может, сбудется то, во что каждый верил. Но я верю, что душа не умирает, и верю, что миссис Крандал сейчас хорошо.
— Ты и в это веришь, — не спросила, а утвердила дочь, и в ее словах Луису почудился страх.
Луис остался доволен собой, хотя разговор его смутил.
— Да, верю. А еще я верю, более того, уверен, что тебе давно пора спать.
Он поцеловал ее в губы и в нос.
— А у зверей души тоже не умирают?
— Не умирают, — механически поддакнул он, чуть не добавив: «Особенно у котов». Слова едва-едва не сорвались с языка, от ужаса даже мурашки но спине побежали.
— Пойду поцелую мамулю. — И Элли спрыгнула на пол.
— Давай-давай.
И посмотрел дочери вслед. На пороге она обернулась:
— Какая ж я глупая, что по Черу тогда плакала, правда?
— Нет, ты совсем не глупая.
— Если бы он сейчас умер, я бы уже не стала плакать. — Она помолчала, подумала, словно сомневалась в своих же словах. Потом уверенно прибавила: — Нет, не стала бы, — и пошла к Рейчел.
Уже лежа в постели, Рейчел призналась:
— А я слышала, о чем ты с ней разговаривал.
— Ты со мной не согласна? — спросил Луис. Раз уж Рейчел сама завела этот разговор, лучше расставить все точки над i.
— Нет, почему же, — нерешительно (что так на нее непохоже!) сказала жена. — Согласна — не согласна, разве в этом дело? Мне просто стало страшно… Ты ведь меня знаешь. Я тогда начинаю защищаться… царапаться.
Странно, Рейчел еще никогда не говорила с ним так натужно. Придется, как и с дочкой, держать ухо востро. Луис чувствовал себя сапером на минном поле.
— Стало страшно? Чего? Смерти?
— Нет, не за себя страшно… о своей смерти я уже давно не задумываюсь, с детства. Тогда я ночи напролет об этом думала. Чудилось: вот придут страшилища и сожрут меня прямо в кроватке. И все на одно лицо, все похожи на Зельду.
Наконец-то! Луис вздохнул с облегчением. Столько лет прожили вместе, и вот только сейчас это признание.
— Ты нечасто о ней вспоминаешь.
Рейчел улыбнулась, погладила мужа по щеке.
— Какой ты у меня милый, тактичный! Я вообще о ней не говорю. И стараюсь не вспоминать.
— И не без оснований, очевидно.
— Да, ты прав… — Она замолчала, задумавшись.
— Ведь она, кажется, умерла от менингита.
— Да… менингит спинного мозга. У нас дома больше нет ее фотографий.
— А у твоего отца?
— Ах да, в кабинете. Забыла. И, наверное, у мамы в сумочке… Зельда была на два года старше меня… Она заболела… ее поместили в самую дальнюю спальню… И скрывали от всех, как… непристойную тайну. Понимаешь, Луис, в доме умирает моя родная сестра, а все пришипились, тсс-с-с! Неприлично говорить о ней. Так и умерла! Почему они ее прятали, как что-то непристойное?! — Рейчел сорвалась на крик и зарыдала. Похоже, начинается истерика, с тревогой подумал Луис. Он хотел было обнять ее за плечо, но Рейчел вырвалась, зашуршав халатом.
